Семейство двадцать девятое – Гераниевые, или страсти по мещанству…
Слушай, дурень, перестань
Есть хозяйскую герань!
Ты попробуй. Очень вкусно.
Точно лист жуешь капустный.
Вот еще один горшок.
Съешь и ты такой цветок!
Самуил Маршак.
«Кошкин дом».
Листы герани для еды совершенно не предназначены. Лишь распоясавшиеся, невоспитанные козлы, приходя в гости, к приличным кошкам, начинают пожирать этот цветок вместо капусты.
Эти козлы даже представить себе не могут, что переходя к рассмотрению популярной герани, мы покидаем неформальную ботаническую группу «Базальные эвдикоты» и перемещаемся в неформальную ботаническую группу «Розиды». В этой группе всего лишь несколько небольших ботанических порядков, в том числе и так называемый «Гераниецветные».
Гераниецветные – небольшой по объему порядок двудольных. В системе ботанической классификации APGIII[1], порядок состоит из трех семейств: Гераниевые, Медовиковые и Вивианиевые.
Самым большим в порядке является семейство Гераниевых, включающее в себя около 800 видов. Два остальных семейства в совокупности насчитывают около 40 видов. Исходя из практических соображений, в данном случае нас интересует лишь только семейство Гераниевые.
Большинство гераниевых – травянистые растения. Однолетние виды имеют тонкий стержневой корень, который легко выдергивается из земли. Вместе с тем, у некоторых многолетних видов, обитающих в степях и пустынях, корень имеет клубневидную форму и выполняет запасающие функции.
Наш любимый многотомник «Жизнь растений» утверждает, что семейство Гераниевые подразделяется на пять подсемейств. «Наиболее примитивными считаются два южноамериканских подсемейства: вивианиевые и ледокарповые, для которых характерна коробочка, вскрывающаяся путем разрыва.
Для подсемейств биберштейниевые и дирахмовые характерна коробочка, вскрывающаяся путем отделения гнезд или плодиков, не имеющих закрученных верхних концов, как у представителей последнего подсемейства гераниевых (Geranioideae). Наиболее крупные роды этого подсемейства герань (Geranium) и журавельник (Frodium)».[2]
Так называемые герани, любимые многими комнатные растения, относятся к роду пеларгониум (Pelargonium). Утверждают, что семена пеларгонии были завезены в Нидерланды в 1701 году, а в девятнадцатом столетии ее уже выращивали практически во всех садах Европы.
Большую работу по распространению пеларгонии провел французский садовод из города Нанси Поль Кремпель. В 1900 году он представил на суд зрителей большое количество одновременно цветущих растений, чем несказанно удивил цветоводов и привлек внимание к этой культуре.
Более того, после создания гибридных сортов, способных размножаться семенами и при этом зацветать в первый год после посева, популярность этой культуры резко возросла. Сегодня во многих европейских странах, пеларгониевые – одна из популярнейших культур, применяемая для украшения цветников и балконов.
Свое название пеларгония получила от латинского словосочетания «Pelargonium», что в переводе означает «журавлиный нос». Дело в том, что столбик цветка после опыления разрастается в длинный «клювик», очень похожий на клюв журавля или аиста.
В результате селекционных работ появились разновидности, сорта и гибриды пеларгонии, которые подразделены на следующие группы: пеларгония крупноцветковая, пеларгония плющелистная, пеларгония суккулентная, пеларгония душистая и пеларгония зональная. Последняя группа более других распространена в декоративном садоводстве.
Пеларгония относится к довольно редкой группе растений, которые теплицам и оранжереям предпочитают комнатные помещения. Объясняется это тем, что они плохо переносят повышенную относительную влажность воздуха. Пеларгонию можно использовать также при озеленении балконов, лоджий, лестниц.
Конечно, лучше всего размещать растения на южной, юго- западной и юго-восточной сторонах. Они не страдают от действия прямых солнечных лучей, высокой температуры и низкой относительной влажности воздуха.
Пеларгония долгое время считалась аристократическим растением, ее разводили в оранжереях богатых особняков и пригородных вилл. В странах Западной Европы и США она очень популярна уже на протяжении полутора веков.
В Англии, Франции, США, Австралии организованы Общества любителей пеларгонии, которые ежегодно устраивают выставки, где экспонируются лучшие сорта. В 1960 году в Орлеане был создан гераниевый сад, а фирма «Пеларгониум-Фишер» (Германия) открыла в 1978 году музей пеларгоний, в котором представлено около 150 диких видов и 1200 культурных сортов.
В Росси пеларгония получила широкое распространение в девятнадцатом веке. Известно, что в оранжерее Александровского сада, самой значительной в Москве, в 1858 году выращивалось двадцать видов различных гераней.
В Крыму пеларгонию высаживали на клумбах в придворцовом парке графа Воронцова и в Никитском ботаническом саду.
Отдельные представители гераниевых приобрели широкую известность, как полезные человеку растения. Так, в частности, гераниевое масло, получаемое из листьев и цветков растений, используется в парфюмерной, мыловаренной и пищевой промышленности, заменяя дорогостоящее розовое масло.
А где же можно найти настоящую герань? Чтобы ее увидеть, надо отправиться летом в лес или на луг. На лесных опушках среди травы цветет сине-фиолетовая герань лесная, а на лугах, возле рек – очень похожая на нее герань луговая.
Это многолетние корневищные травы, цветущие до середины лета. Все герани – медоносные растения, а герани луговая и лесная – еще и лекарственные. Ангина и стоматит, ревматизм и гастрит, язвы и долго не заживающие раны – все это лечит герань.
Популярность пеларгонии очень высока. Нельзя найти более подходящего и благодарно цветущего растения для украшения окон и балконов, обращенных к солнцу. Редко какое окно в российской сельской местности не украшает эта красавица. В Европе боготворят это растение – большинство балконов усыпаны цветущей пеларгонией.
И, в завершении «ботанического» раздела, приведем несколько стихов про красавицу-герань. Вот замечательные строчки Татьяны Ольховик:
На подоконнике герань Глядит сквозь зимнее стекло На занесенный снегом край, И только в горнице тепло. Там печка топится и чай С медовым пряником всегда. Там детство можно повстречать – Я так хочу, хочу туда. Закрыл нос лапой рыжий кот: Сулит, наверно, холода. Но здесь мороз уже не тот, А может, просто жизнь не та. Уже не встанет на лыжню Воскресным утром ребятня, А там, в угоду февралю, Катались все, каталась я. И этот снежно-белый край Был самым теплым на земле. На подоконнике герань Так часто стала сниться мне.
А вот строчки Татьяны Васильевой:
На окошке герань, как вчерашний закат Ярко-красным пятном будоражит твой взгляд. Ей бы ветра глоток, свежесть ранней весны. Только капли дождя бьют с другой стороны…
А это стихи Елены Благининой:
Хрустит за окошком Морозный денек. Стоит на окошке Цветок-огонек. Малиновым цветом Цветут лепестки, Как будто и вправду Зажглись огоньки. Его поливаю, Его берегу, Его подарить Никому не могу! Уж очень он ярок, Уж очень хорош, Уж очень на мамину Сказку похож!
И, в завершение поэтического раздела строки Натальи Меркушевой:
Ращу цветок старинный я Герань теперь есть у меня. Она в окне горит огнем, Напоминает о былом: Росла в купеческих домах, И в захудалых деревнях. Она скрывала бедноту, Пылая, жаркая, в цвету. Неугасимый этот свет, Пронёс тепло сквозь толщу лет. Сейчас горит в моем окне И часто душу греет мне.
Всем хороша герань! И как цветок, и как элемент украшения домов, либо общественных пространств. Однако, начиная с конца девятнадцатого века, когда в моду стали входить другие цветочные культуры, пеларгония, она же – герань, стала оставаться только на тех окнах, кто не мог тратить деньги на дорогостоящие новинки.
Более того, еще до революции она получила обидное прозвище «мещанский цветок» и на время выпала из поля зрения цветоводов. Так, в 1913 году известный русский садовод А. Мятлик писал: «…наша широкая публика не имеет ни малейшей самостоятельности при выборе цветов. Она запомнила раз и навсегда, что орхидеи, розы, гвоздика и сирень – модные цветы, а герань и фуксии – всеми презираемые, а поэтому она платит охотно деньги за плохую даже розу, но с презрением отворачивается от самых роскошных пеларгоний».
Презрительное отношение к мещанам, а равно как к герани усилилось сразу же после окончании Гражданской войны. Поскольку наступил некий этап растерянности: революцию совершили, Гражданскую войну выиграли. А с кем же строить светлое будущее? А не с кем, ибо люди остались прежними, со своими, подчас спорными, достоинствами и большим количеством недостатков.
Этот гнев-растерянность хорошо передает стихотворение Владимира Маяковского «О дряни», написанное в 1921 году:
Утихомирились бури революционных лон Подернулась тиной советская мешанина. И вылезло из-за спины РСФСР мурло мещанина. Со всех необъятных российских нив, с первого дня советского рождения стеклись они, наскоро оперенья переменив, и засели во все учреждения. Намозолив от пятилетнего сидения зады, крепкие, как умывальники, живут и поныне - тише воды. Свили уютные кабинеты и спаленки.[3]
И началась семидесятилетняя борьба с этими самыми мещанами. К ним стали относится весьма насторожено, поскольку они, наряду с фикусом, фарфоровыми слониками и кружевными салфетками, были зачислены в непременные атрибуты буржуазного быта. А ведь мещанство — это очень плохо! Мещанство мешает построению коммунизма! Поэтому, с мещанством надо вести постоянную и решительную борьбу!
Мы прожили в СССР более сорока лет. И на протяжении всего этого периода в стране было два основных лозунга – построение коммунизма и борьба с мещанством. Поскольку считалось, что, не победив мещанство, коммунизм построить не удастся.
Так в конечном счете и получилось: мещанство победить не удалось, равно как и построить коммунизм.
В советские времена, особенно в тридцатые годы прошлого века, эта самая обыкновенная герань, любовно выращиваемая почти в каждом скромном доме великого Советского Союза, являлась чуть ли не признаком нелояльного отношения к советской власти.
Сегодня это выглядит диким, но когда-то борьбе с так называемым «мещанством» посвящали научные исследования и писались, считавшиеся на тот момент, «серьезные» книги. Вот цитата из одной из них:
«Мещанскими являлись отдельные предметы быта (занавески и салфетки, самовары и абажуры, цветы (например герань[4]), музыкальные инструменты (гитара), обычаи и предметы одежды (обручальные кольца, галстуки). К разряду мещанских относились птицы – канарейки или попугаи. К разряду проявления мещанства подчас относили и литературную поэзию, и некоторые жанры музыки, например романсы, а также натюрморты и пейзажи в живописи».[5]
Почему же Советская власть так невзлюбила мещан? Кто они такие, откуда они взялись и, есть ли они сейчас?
Изначально все было очень просто. Как известно, в царской России существовали четыре основных категории – дворяне, христианское духовенство, сельские обыватели (крестьянство) и городские обыватели. Последняя категория, в свою очередь, разбивалась на купцов, ремесленников, рабочих людей и мещан (или посадские).
Таким образом, мещанин – заурядный городской житель, как тот же бюргер в Германии. Мещанство берет начало от посадских (жителей городов и посадов) русского государства, в основном — ремесленников, мелких домовладельцев и торговцев. Считается, что название мещан происходит от польского названия небольших городов – «местечко».
Официально сословие мещан было оформлено в Жалованной грамоте городам Екатерины II в 1875 году. Наименование «мещане» в ней было определено как: «городовые обыватели», «среднего рода люди», мелкие торговцы и ремесленники. Мещанское сословие по положению стояло ниже купеческого.
Именно мещанам принадлежала большая часть городского недвижимого имущества. Будучи основными плательщиками налогов и податей, мещане, наряду с купцами, относились к категории «правильных городских обывателей».
Мещане данного города объединялись в «мещанское общество». Принадлежность к мещанству оформлялась записью в городовой обывательской книге, то есть всякий мещанин был приписан к определенному городу. Покинуть на время населенный пункт своего проживания мещанин мог только по временному паспорту, а перейти в другой — с разрешения властей.
Звание мещанина было наследственным. Записаться в мещане мог любой городской житель, который имел в городе недвижимую собственность, занимался торговлей или ремеслом, платил подати и исполнял общественные службы. Исключить мещанина из сословия мог только суд или мещанское общество.
Между мещанством и купечеством всегда существовала тесная связь. Разбогатевшие и развившие свое предприятие мещане переходили в купечество, обедневшие купцы — в мещанство.
И эти люди, проживающие в городах, полюбили скромную герань. Еще ее называли: «Роза для бедных». Действительно, это был символ городской бедноты.
Мы даже нашли пару картин, на которых она увязывается с революционной романтикой.
Первое произведение принадлежит кисти знаменитого художника Кузьме Сергеевичу Петрову-Водкину. Здесь изображена семья рабочего, которому угрожают белогвардейцы. Все охвачены тревогой, причем это не просто человеческая тревога, а как утверждает автор: «тревога классовая, зовущая к борьбе».
В квартире, расположенной в городе, художник изобразил на подоконнике герань, которая до революции, в рабочих городках, была в каждом доме, так как и цвела красиво, и мух отпугивала. Как видите, 1919 году борьба с мещанством и атрибутом его геранью еще не была развернута.
Вторая картина уже принадлежит советскому художнику Угарову Борису Сергеевичу, и называется «Октябрь». На ней он изобразил революционный подъем и торжество революционного движения. Полыхают багряные стяги, вспыхивает кумачовый цвет на повязке, горит пунцовая лента на груди у красногвардейца, и, как огоньки, алые искры герани в окнах подвала, где живет беднота.
Так что у герани был некий шанс стать символом, якобы победившей бедноты, представители которой (как утверждалось) захватили власть. Однако, что-то пошло не так, и герань, в отличии от «красной гвоздики – спутницы тревог», стала символом мещанства и недобитой буржуазии.
Борьба с этим самым мещанством началась буквально в первые же годы советской власти. И здесь мы также приведем два художественных произведения, написанные примерно в одно и тоже время.
Первое – это замечательная картина Кустодиева Бориса Михайловича «Голубой домик», написанная в 1920 году. В этой работе Кустодиев представил целую модель «русского мира». Мир — это разделенный на уровни дом, различные персонажи которого воссоздают безмятежную жизнь русской провинции. На картине изображены, те самые мещане, а на втором уровне, в среднем окне, герань – будущий символ мещанства. Изображенные здесь люди не устраивают Советскую власть, ибо они не хотят строить социалистическое будущее и не желают изучать труды классиков марксизма-ленинизма.
Второе произведение – революционный плакат, написанный в тоже время, что и «Голубой домик». Здесь показаны люди, которые на словах присягнули советской власти. В действительности, они остались теми же, даже более махровыми мещанами, поскольку им придется нести на себе печать двуличности: думать одно и говорить другое. Вот Советская власть их и критикует, хотя и сама не знает – где ей взять идеальных, рафинированных людей, для строительства светлого будущего.
На протяжении семидесяти лет, определение мещанина практически не менялось. Приведем одно из них, опубликованное в кратком политическом словаре:
«Мещанство. Образ мышления и поведения, характеризуемый ограниченным личным и общественным кругозором, безразличием в политике, низким уровнем вкусов. Идеал мещанина – «благополучное» существование, удовлетворение мелкособственнических интересов. Мещанами называют людей, поведению которых свойственны эгоизм, индивидуализм, аполитичность, безыдейность, преследование мелких личных интересов».[6]
Итак, с первых дней построения социализма в стране началась широкомасштабная и неустанная борьба с мещанином, а иными словами, с самым обычным, рядовым человеком. Этот человек никак не хотел укладываться в прокрустово ложе социализма, а тем более – строящегося коммунистическое завтра.
Уж больно много было в нем всяческих буржуазных предрассудков и недостатков. В платоновском «Котловане» активист Сафронов изъясняется на сей счет следующим образом: «Поставим вопрос: откуда взялся русский народ? И ответим: из буржуазной мелочи! Он бы и еще откуда-нибудь родился, да больше места не было. А потому мы должны бросить каждого в рассол социализма, чтобы с него слезла шкура капитализма и сердце обратило внимание на жар жизни вокруг костра классовой борьбы и произошел бы энтузиазм!..»[7]
Еще более решительно настроен другой герой «Котлована»: «Жачев еще с утра решил, что … он кончит всех больших жителей своей местности; он один знал, что в СССР немало населено сплошных врагов социализма, эгоистов и ехидн будущего света, и втайне утешался тем, что убьет когда-нибудь вскоре всю их массу, оставив в живых лишь пролетарское младенчество и чистое сиротство».[8]
Мы не зря приводим цитаты из знаменитого романа. Великий русский писатель Андрей Платонов еще в тридцатых годах прошлого века понял всю абсурдность пресловутой борьбы с мещанством и бесконечным строительством «котлованов».
Даже люди, не читавшие Платонова, знают про особый платоновский язык: автор будто очнулся после катастрофы и заново собирает рассыпавшуюся речь. Герои «Котлована» — рабочие и крестьяне двадцатых годов прошлого века — строят светлое будущее, но повесть об этом пронизана чувством абсурда и обреченности — то ли строительства, которым они заняты, то ли советского проекта, то ли жизни вообще.
Тоскующий рабочий Вощев присоединяется к артели, которая роет котлован для великого здания будущего: сюда должен переселиться местный пролетариат, а в перспективе и трудящиеся всего мира. Проект здания постоянно меняется; не закончив строительства, рабочие отправляются в деревню организовывать колхоз; котлован становится шире и глубже, а светлое будущее оборачивается потоком страданий и смертей.
Официальная пропаганда постоянно формирует идею о том, что на месте сидят лишь закостенелые мещане, а вот настоящие советские люди стремятся ехать на новые земли, осваивать целину, Сибирь и Дальний Восток. Там они будут ры «котлованы» и десятилетиями жить в бараках, без какой-либо приемлемой социальной инфраструктуры.
Приехав на эти стройки, кто по принуждению, кто из безысходности, а кто-то, будучи романтиком, слышали из уст очередного начальника примерно следующие антимещанские лозунги:
«- Не обещаю вам, друзья, легкой и спокойной жизни. Придется работать изо всех сил, придется вытерпеть немало. Смею вас заверить, что это и есть настоящая жизнь. Мы, советские люди, не стремимся к легкой жизни обывателей, думающих только о собственном благополучии. Мы – за трудную жизнь во имя светлого будущего».[9]
Замечательные слова! Думается, что в них сконцентрирована вся суть, квинтэссенция социалистического строительства – терпеть сегодняшние трудности во имя прекрасного Завтра. Жаль только, что светлое будущее, как и горизонт, все время отодвигалось и отдалялось по мере продвижения вперед.
Тем не менее, официальная пропаганда выпускала миллионными тиражами плакаты, призывающие граждан оставлять отчий кров и перемещаться в далекую даль. Здесь мы приводим один из них, посвященный освоению новых земель.
Что касается глянцевых плакатов, то с ними все понятно. Вместе с тем, в крупных городах постоянно возникали ссоры, конфликты и иные «мещанские» драмы, из-за того, что молодежь фактически насильно отправляли на великие стройки, или, как тогда было модно говорить – «на периферию». Те, кто не мог неформальными методами решить эту проблему – считались неудачниками. В этом плане весьма показательна картина художника Китаева Ахмеда Ибадулловича «Родное дитя на периферию», написанная в 1954 году.
Судя по всему, дочь окончила институт и получила распределение в далекие края. Либо в райкоме комсомола ей вручили комсомольскую путевку на одну из строек коммунизма. При этом отец смалодушничал и не обратился к какому-то из начальников, дабы помочь в решении этой проблемы.
На картине мы видим разъяренную мещанку-жену, которая вместо того, чтобы возрадоваться, как это сделала женщина на предыдущем плакате, уже занесла карающую тарелку над поникшим челом главы семьи: «Пойдешь к Иван Ивановичу??? Родное дитя на периферию? Кто ты после этого?».
А родное дитя с видом раненной лани и со слезой во взоре полулежит в кресле, утешаемая бабушкой. Даже домашний кот, видя эти страсти, решил убраться подальше.
Конечно, эта картина писалась исключительно, как критика мещанской семьи. Однако разрыв между плакатным восторгом и реальным положением дел в те времена, очевиден.
Вся эта «романтика больших строек», куда многие ехали в результате чудовищного давления, порождала исключительно психологию временщиков: давайте пока построим безобразные бараки, а потом, в далеком будущем возведем красивые дома. Давайте проложим временные дороги, а когда то, при коммунизме создадим прекрасные магистрали.
Эту психологию повсеместно сопровождали одни и те же проблемы: не было бань и парикмахерских, магазинов и кинотеатров. Везде лишь рыли огромные котлованы, позабыв о человеке с его, якобы мещанскими потребностями.
Сегодня наступает расплата за ту политику 60 – 70-летней давности. Так, примерно половина населения России оказалась в регионах, столкнувшихся с проблемами хронического упадка экономики и деградации социально-экономической инфраструктуры, и острыми угрозами для будущего развития.
Как результат — более четырех миллионов россиян ежегодно меняют прописку. Покидая депрессивные регионы, когда-то бывшие «великими стройками», люди едут в столицы за заработком и к нам, на Юг – за теплом. Страдают не только регионы, из которых уезжают экономически активные граждане, но и те, в которые они переселяются. По мнению экспертов, сегодняшние внутренние миграционные процессы весьма и весьма губительны для всей страны.
Однако, строительство котлованов – это на десятилетия. Вместе с тем, в молодежных, и не только, изданиях периодически возникали различные споры о пошлости, мещанстве и низкопоклонстве перед Западом.
Какая-либо эстрадная песенка, типа «Ландыши», могла вызвать шквал возмущения, докатывающегося до Пленума советских писателей. Вот, например, типичная дискуссия о любимой до настоящего времени советской песне:
«А пошлость нет-нет да и скажет свое слово, и оно, это слово, сразу же размножается в тысячах экземпляров.
А можно придумать и еще хитрее: вложить пошленькую, сладенькую песенку в уста коварного соблазнителя, что и сделано в кинофильме «Повесть о первой любви». И льются чарующие слова:
Для меня в этот день, Словно в мае сирень- Помню – цвела. В мою жизнь и мечты Неожиданно ты, В мою жизнь и мечты, Помню – вошла. Почему, отчего и не знаю сам, Я поверил твоим голубым глазам. И теперь скажу тебе, Ты одна в моей судьбе, Ты одна в моей судьбе!
Микробы пошлости заразительны, особенно когда подводит иммунитет».[10]
Казалось бы, самая заурядная песня на тему любви, которых написаны сотни, в различных вариациях. А вот не глянулись кому-то слова и мелодия, и тут же они объявлены вредными и мещанскими.
Даже любимые нами писатели-фантасты братья Стругацкие не обошли стороной тему мещанства. В их ранних произведениях отчетливо слышны отзвуки той идеологической волны нетерпеливого и приподнятого ожидания фантастических успехов в ближайшем будущем, что захлестнула общественное сознание на рубеже 50 – 60-х годов прошлого века. В их произведениях повествование ведется о новом поколении, которому по официальной версии предстояло активно «жить и работать» в наступающем уже в ближайшие десятилетия «коммунистическом завтра».
Для Стругацких, непосредственно занятых образом «светлого будущего», критика мещанства в первую очередь связывалась с утопическим идеалом «нового человека».
В романе «Стажеры» мещане – это те, кто упорно не желает посвятить себя благородной миссии служения будущему. Мещане для героев всегда «другие» — некая аморфная масса, с трудом поддающаяся воспитанию и, к сожалению, многочисленная.
Проявляя «гуманизм», комиссар Барабаш признает, что «мещанин – это все-таки тоже человек, хотя в то же время и скотина»,[11]и выражает надежду, что через «поколение другое» они, наконец, исчезнут.
Стажер Юра с юношеским максимализмом зачисляет в мещанское сословие всех, кто его раздражает, а раздражают его многие: бармен-иностранец, трогательно-вежливо беседующий с «русским мальчиком», характеризуется им как «тупой и самодовольный»; особую нелюбовь вызывают «скучные», которые все делают, «как люди»: «скучно работают», ходят «по грибы» и к тому же много «бормочут что-то про свои права».[12]
Видите, как просто. По мнению юного жителя коммунистического завтра, мещане не только герань и слоники на комоде, но и раздражающее бормотание про какие-то права. А ведь у нормального гражданина таких вопросов появиться и в принципе не должно!
Даже героический космолетчик Быков кажется Юре подозрительно скучноватым. Впрочем, романтический экстремизм юного коммунара незамедлительно получает отпор. Старший товарищ Иван Жилин произносит речь в защиту «маленьких скучных людей», которые «честно работают там, где поставила их жизнь», и держат (в основном, уточняет Жилин) «на своих плечах дворец Мысли и Духа».
Однако герои «Стажеров» не только действуют и изрекают лозунги – они и размышляют над коренными вопросами жизни. Постаревший, вышедший в запас космолетчик Дауге упрекает свою бывшую, все еще любимую жену в мещанстве и выстраивает цепочку аргументов, кажущихся ему неотразимыми:
«Человек – это уже не животное. Природа дала ему разум. Разум этот неизбежно должен развиваться. А ты гасишь в себе разум… И есть еще очень много людей на Планете, которые гасят свой разум. Они называются мещанами»[13].
Однако эта замечательная нотация пропадает зря. Беспечная дама уходит, судя по всему, с твердым намерением и дальше «гасить свой разум»:
«Она непонимающе взглянула на него, пожала плечами и пошла к своей машине. Дауге смотрел, как она идет, покачивая бедрами, удивительно стройная, гордая и жалкая. У нее была великолепная походка, и она была все-таки хороша, изумительно хороша. Ее провожали глазами. Дауге подумал с тоскливой злобой: «Вот. Вот и вся ее жизнь. Затянуть телеса в дорогое и красивое и привлекать взоры. И много их, и живучи же они» [14].
Вот таким виделся конфликт двадцать первого века, между улетающими в космос правильными, коммунистически воспитанными гражданами и затянутыми в дорогое и красивое барахло, мещанками, к тому же и имеющими «свои машины».
В советских фильмах тема мещанства в той или иной мере подымалась достаточно часто. Однако, на наш взгляд, наиболее остро она была освещена в популярном когда-то фильме «Шумный день».
На большой экран эта лента вышла в 1960 году. К тому времени ужасы и тяготы отшумевшей войны отодвинулись на пятнадцать лет. Уже запустили в космос первый спутник и собаку Лайку. Через год Никита Хрущев объявит о том, что большинство персонажей фильма будут жить при коммунизме.
Сюжет фильма достаточно прост и представляет собою один день из жизни советской семьи. Действие происходит в огромнейшей по тем временам (да, пожалуй, и по сегодняшним), генеральской квартире в сталинском доме, в самом центре Москвы, где живет Клавдия Васильевна Савина (актриса Валентина Сперантова).
У нее четверо детей, все живут с ней. Старший Федор (актер Геннадий Печников) – химик, кандидат наук, недавно женился, его жену зовут Лена (знаменитая по тем временам актриса Лилия Толмачева). Дочь Татьяна (Татьяна Надеждина) — ей девятнадцать лет – учится в институте. Восемнадцатилетний Николай (Владимир Земляникин) работает в ремонтных мастерских. Младшему Олегу (Олег Табаков) — пятнадцать.
Утром, в выходной день, Лена спешит на распродажу чешских сервантов. Им скоро должны дать отдельную квартиру, и поэтому Лена целыми днями простаивает в очередях за всяческой мебелью. Большая центральная комната, где за столом собирается семья, вся заставлена уже купленной мебелью. Мебель закрыта чехлами и тряпками, и к ней никто не прикасается, так как Лена боится, что её могут испортить. Она говорит с мужем только о мебели и о деньгах, не переставая его постоянно «воспитывать».
Современному зрителю сразу ясно, что события происходят в Советском Союзе. Ведь где еще сервант, книжные полки и письменный стол, достаются человеку с таким трудом, что он с радостью всем расскажет о том, как заполучил заветный кусок дерева?
Ключевой эпизод фильма происходит тогда, когда Олег задевает пузырёк с чернилами, стоящий на новом письменном столе, купленном Леной, и опрокидывает его. Чернила заливают стол. Олег в ужасе. Тем временем, Лена привозит пресловутый сервант. Она любуется вещью и рассказывает, что она из-за него вынесла. Олег пытается заговорить с ней, но она отмахивается.
Олегу наконец удается все рассказать. Перед этим он берет с Лены слово, что та не будет его ругать. Но Лена взрывается и обзывает Олега, а узнав, что это произошло из-за рыб, хватает аквариум и швыряет его в окно.
Олег, плача, срывает чехлы с мебели, хватает шашку своего покойного отца, начинает рубить вещи и убегает. Гена и Коля бросаются за ним. Лена, как безумная, мечется от вещи к вещи.
Достаточно большая часть зрителей была в восторге от того, как юный романтик наказал гнусную мещанку. Впоследствии, этот эпизод фильма очень часто вспоминали журналисты и публицисты всех мастей, в своих разгромных статьях и фельетонах, разоблачая мерзкую суть мещанства. Мы приводим здесь этот знаменитый фрагмент из фильма шестидесятилетней давности:
Фильм вышел в прокат на стыке 50 и 60-х годов, когда революционная героическая романтика прежней эпохи стала потихоньку уступать дорогу новому советскому потребительству и мировоззрению накопительства.
Вместе с тем, вышедшую в прокат картину восприняли по-разному. Одни осуждали мещанство главной героини, другие увидели в ней отражение новых реалий советской жизни. Зритель, несмотря на различные свои моральные ценности, на фильм пошел — только в первые месяцы картину посмотрели около двадцати миллионов человек.
На протяжении всего фильма герои пытаются прийти к выводу «Что же есть настоящая жизнь?», интересно наблюдать, как они ставят под сомнение ценности друг друга.
«Это же мещанское болото, я здесь живу, еле дыша!» — говорит Лена. Правильному зрителю забавно слышать эти слова от нее. Ведь кто, если не она, согласно фабуле фильма, является главным представителем жалкого мещанства, которое всей душой ненавидит Олег, и с которым тщетно пытается бороться Федор.
Не зря пьеса Виктора Розова, по которой снята картина, называется «В поисках радости», ведь герои всеми силами пытаются найти то, что же для них является настоящим счастьем. Но, как это всегда бывает, ответ находят далеко не все.
Сегодня это выглядит смешно, если не задумываться над тем, что кто-то серьезно способен так ужасаться испачканному письменному столу и в порыве гнева, в сущности, совершать столь неадекватные поступки. Но тогда, шестьдесят лет назад, страсти по этому поводу кипели немалые.
В фильме сложно выделить главных и второстепенных героев — каждый из них делает по ходу развития сюжета свой личный сложный выбор. Однако создается неосознанное впечатление, что основным персонажем является все-таки самый молодой из них — Олежек, в исполнении Олега Табакова.
У него впереди самый длинный путь. Именно поэтому в финале, как и положено в советском фильме звучит в его исполнении жизнеутверждающее стихотворение, преисполненное верой в долгожданный коммунизм, где не будет места проклятому мещанству:
Как будто в начале дороги Стою, отправляясь в путь. Крепче несите, ноги, Не дайте с дороги свернуть! Я знаю тропинки бывают, Ведущие в тихий уют, Где гадины гнезда свивают, Где жалкие твари живут. Но нет мне туда дороги, Пути в эти заросли – нет. Крепче несите, ноги, В мир недобытых побед!
Однако, что такое коммунизм? Какой коммунизм? «Каждому по потребностям»? Так это уже можно начинать строить каждому, как это делает Леночка. Думается, что ключевая фраза фильма была сказана Олежиком ранее, в его диалоге с приехавшим Генкой:
Генка: «Вот будет коммунизм, все тащи, сколько влезет».
Олежек: «Тогда, Генка, не будет коммунизма никогда».
Эти слова Олежека оказались пророческими. Тема коммунизма, которую эксплуатировали более семидесяти лет, постепенно дискредитировала себя. И она окончательно исчезла в 1991 году, после распада СССР.
Пришли рыночные отношения, когда шкафы и серванты стало возможным купить без очередей, в любых количествах, самых разнообразных цветов и оттенков. Были бы деньги…
Олежек, в 1960 году изображен как пятнадцатилетний паренек. Таким образом, в нынешнем 2020 году, он празднует 75-летний юбилей, что не так уж и много по меркам нынешнего времени. Невольно возникает вопрос – а как, впоследствии сложилась судьба этого киношного героя? Сохранил ли он этот внутренний гражданский стержень, либо превратился в мещанина-циника, похлеще пресловутой Леночки?
Снимать продолжения фильмов, как это было впоследствии сделано с лентой «С легким паром…», тогда еще не было принято. Однако, некое странное, где-то мистическое продолжение повествования о судьбе Олежика состоялось в 1967 году, когда на сцене гремевшего тогда театра «Современник», состоялся показ спектакля «Обыкновенная история» по мотивам одноименного романа великого русского писателя Ивана Александровича Гончарова.
И там, Олег Табаков, которого вся страна помнила, как милого Олежика, сыграл главную роль – Александра Адуева. В самом начале спектакля мы видим Олежика-Адуева, романтичного и совестливого паренька, приехавшего в Петербург.
Амплитуда перерождения из ангела в мерзавца, заданная Табаковым в образе Александра Адуева, отличалась необыкновенным размахом.
Сначала перед зрителем представал чистый, романтический молодой человек, верящий в благородство и любовь, в высшее назначение гражданина, однако, в конце спектакля он становится циником, беспринципным и страшным человеком, побуждая зрителя содрогаться перед этим существом.
В тоже время отрицательная мещанка Леночка из «Шумного дня», благодаря талантливой игре Лилии Толмачевой, превращается в положительную героиню – тетушку Елизавету Александровну, добрую, благородную женщину, беззаветно любящую своего умного, делового мужа. Она не разделяет его взглядов, но и переубедить не может.
Сочувствуя племяннику в молодости, тетушка приходит в ужас от того, каким он стал. От безысходности и невозможности переубедить мужа и племянника, она безнадежно заболевает. При этом, никакие деньги уже не могут ее спасти.
Популярный советский актер Михаил Козаков играет дядюшку Петра Ивановича Адуева – очень умного, трезвого и практичного человека, все время доказывающего племяннику реальную необходимость кажущихся тому неблагородными поступков. В конце спектакля, когда племянник стал совершенно другим человеком, дяде становится очень горько.
Как всем известно, люди не меняются. Быть может, они с годами «проявляются», как когда-то фотопленка в специальном растворе. «Нельзя отставать от века, этот век мне нравится», — цинично заявляет в самом конце истории премерзкий чиновник Александр Адуев, еще недавно милый, восторженный сочинитель стихов и прозы, полный радужных надежд и сомнений светлый юноша. Мы посчитали возможным, показать этот фрагмент из спектакля:
Евгению Георгиевичу посчастливилось летом 1969 года увидеть этот спектакль со всем своим «звездным» составом. Как известно, любой талантливо поставленный спектакль по мотивам классического произведения, отражает реалии и проблемы сегодняшнего дня.
Так было и в те времена: на сцене «Современника» все воспринимали спектакль, как рассказ о трансформации милого Олежика девятилетней давности, в современного советского чиновника-функционера-мещанина.
И именно так «читала» это произведение театральная Москва. И Евгений Георгиевич, будучи двадцатилетним пареньком, слышал все эти критические реплики в фойе театра.
Действительно, у Олежика были неплохие шансы стать чиновником. Он пишет стихи, он же их выразительно читает. Таким образом у него есть все предпосылки для умелого публичного выступления. У него правильные, хорошие черты лица, что немаловажно при подборе «правильных» кадров. Безусловно, весьма вероятно, что Олежек поступит в престижный институт и, впоследствии, станет комсомольским функционером. А уж дальше, система слепит из него того, кого надо!
Олежек научиться правильно выступать и на словах бороться с мещанством. Сам же он будет неуклонно дрейфовать к потребительству. Возможно, вот так он говорил, выступая в трудовых коллективах:
«Росту мещанской, мелкобуржуазной психологии может способствовать, во-первых, временный дефицит некоторых товаров. Именно в условиях дефицита создается особо питательная среда для эгоистического, престижного потребления, когда стремление «достать», «заполучить» труднодоступную вещь или услугу превращается у отдельных людей в смысл существования. Здесь на передний план уже выступают не чисто материальные, денежные возможности, но связи, знакомства, подчас служебное положение.
Дефицит, конечно, в немалой мере создает почву для роста потребительских мещанских настроений и идеалов, стимулирует приобретательскую активность, вовлекая людей в круговорот суеты, так как огромный внутренний рынок пока еще не насыщен в полной мере товарами, материальными ценностями в количестве, которые соответствовали бы растущим потребностям людей.
Временный дефицит товаров может быть устранен и будет устранен по мере роста производительности труда, выполнения курса КПСС и Советского государства на максимальное удовлетворение материальных и культурных запросов народа».[15]
Извините за длинную цитату. Вот так вот – надо подождать и не поддаваться мещанским настроениям. И люди ждали годами, десятилетиями, поколениями. А жесточайший дефицит всего и вся лишь только расширялся, достигнув своего апогея в конце восьмидесятых годов, когда, так называемые «магазины» обнажили окончательно свои пустые полки. Партия так и не смогла решить вопросы дефицита.
А Олежек, тем временем, произнося на публике правильные слова, цинично понимал тщетность этих лозунгов. Он, как и его коллеги, все активнее искал не столько советский дефицит, а фирменный товар, брендовое, западное барахло. Не про него ли, в конце семидесятых ЦК ВЛКСМ выпустило плакат с надписью «Приспособленец меняет личину – разоблачи!»
Относительно светлый квадрат в центре плаката показывает человека, который под маской положительного комсомольского секретаря обращается к аудитории со страстной речью на правильном партийном языке. На герое форменный комсомольский костюм, с комсомольским значком на левом отвороте пиджака.
Он стоит в подтянутой и уверенной позе и его речь усыпана стандартными коммунистическими фразами. В пламенном воззвании упоминаются знаменитые по тем временам, героические стройки социализма – БАМ, ВАЗ, КАМАЗ, КАТЭК и Уренгой.[16]
В докладе аппаратчика упоминаются звонкие лозунги политических кампаний (гласность, хозрасчет, кооператив) и достижений советской научно-технической модернизации (ЭВМ и ГЭС).
Однако за пределами светлого квадрата, в окружающем черном пространстве, герой показывает свое «истинное лицо» приспособленца-мещанина, преклоняющегося перед материальными ценностями буржуазного строя. Он одет в американские джинсы, с нашивкой в виде американского флага над правым коленом, на нем западные кроссовки, а его ноги скрещены в непринужденной «западной» позе.
Это черное пространство символизирует буржуазные ценности, состоящие из названий западных брендов, написанных латинским шрифтом, в отличии от кириллицы партийного языка во внутреннем светлом квадрате. «Буржуазное» пространство на плакате занимает гораздо больше места и находится (в буквальном смысле) «за спиной» советского партийного языка.
Такое расположение призвано продемонстрировать якобы скрытую истинную суть героя: партийный язык служит для него ширмой, за которой прячутся его буржуазные интересы.
За каждой партийной фразой на плакате прячется буржуазный двойник: БАМ превращается в Montana (марка западных джинсов, популярная в те годы у советской молодежи). Кооператив – в aperitiv[17], ЭВМ – в money, ГЭС — в Camel, ВАЗ в FIAT, Уренгой и whisky, КАТЭК в KENT и так далее. Присутствуют здесь и знаки иностранной валюты (доллара и фунта стерлингов) и название советского магазина Beriozka, торгующего за валюту. Все эти буржуазные символы хорошо знакомы советской молодежи того времени.
Текст плаката очевиден: этот комсомольский активист является махровым мещанином, который скрывает за маской честного коммуниста свое истинное буржуазное лицо и низменные интересы.
В тридцать четвертой главе наших записок мы достаточно много уделили внимание такому явлению 50-х годов прошлого века, как «стиляги». Однако, если стиляга выставлял свое прозападное «я» напоказ, то новый приспособленец скрывал его под маской комсомольского активиста.
Вот такие, боевые и злободневные, были плакаты. А потом Советского Союза не стало, равно как и практически «на нет» сошла проблема мещанства.
А как же сложилась дальнейшая судьба комсомольского функционера Олежека? Ведь в конце 80-х годов он уже мог бы создать один из первых кооперативов. Хотя бы по продаже той же мебели. Тема то знакомая!
И стал бы он возить серванты уже из Испании, да Италии. Остался ли он в России в дальнейшем? Либо укатил вслед за старшим братом – талантливым химиком, в США или Израиль? А если остался, то уцелел ли в конкурентной борьбе в лихие девяностые годы? А если дела его пошли успешно, то стал ли он несменяемым депутатом государственной Думы?
Вот такие наши размышления о борьбе Олежика с мещанством и дальнейшей его трансформации.
А существует ли проблема мещанства сегодня? Что касается доступа к барахлу, то полагаем, что ее уже нет. Вместе с тем, сегодня различные исследователи предлагают свои версии мещан двадцатых годов двадцать первого века. Есть интересная мысль о том, что современное мещанство – это отсутствие культуры потребления. Возможно…
Шестьдесят лет назад знаменитые фантасты братья Стругацкие считали, что в двадцать первом веке мещанство станет скорее исключением из правил коммунистического общежития. Однако, не угадали…
Суть человеческой психологии оказалась сложнее, тоньше и хитрее различных надуманных идеологических конструкций. Хорошо это или плохо – мы не знаем и оставляем эту тему философам и футурологам.
Главное то, что прекрасное, и любимое нами растение, — герань все больше приобретает популярность, и постепенно, с годами, сбрасывает с себя, ранее несправедливо присвоенное идеологическое клеймо. Пожалуй, на этом наши размышления о приключениях милой и изысканной герани на протяжении более столетия, мы и завершим.
Что касается будущей, сорок первой главы, то она будет посвящена великолепному семейству Кипрейные. Мы также поразмышляем о великом подвиге советского народа, оказавшимся впоследствии напрасным – подъему целинных земель в далеком Казахстане. Глава будет называться: «Семейство тридцатое – Кипрейные, или про хрущевскую целину…».
[1] APGIII – таксонометрическая система классификации цветковых растений, опубликованная в марте 2009 года, в журнале Лондонского Линнеевского общества. При написании данной главы, мы старались руководствоваться именно этой системой.
[2] Жизнь растений. В шести томах. Том пятый, часть вторая. Семейство гераниевые. – М.: Просвещение. 1981. С. 279 — 280.
[3] Маяковский В.В. О дряни. Полное собрание сочинений в двенадцати томах. Том первый. – М.: Правда. 1978. С. 212 — 213.
[4] Выделено авторами записок.
[5] Новиков А.И. Мещанство и мещане: против мелкобуржуазной философии жизни. –Л.: Лениздат, 1983. С. 5.
[6] Краткий политический словарь. – М.: Политиздат. 1989. С. 318.
[7] Платонов А. Котлован. – СПб.: Азбука-классика. 2004. С. 77.
[8] Там же. С. 83.
[9] Так говорит начальник строительства Батманов в модном романе начала пятидесятых годов прошлого века, удостоенного Сталинской премии первой степени. См.: Ажаев В. Н. Далеко от Москвы. Гослитиздат. 1952. С. 496.
[10] Рассадин Станислав. О девичьих косах и недовольном читателе. Юность. 1960. № 1. С. 78.
[11] Стругацкий А. Стругацкий Б. Стажеры. – М. «Текст». 1991. С. 264.
[12] Там же. С. 232.
[13] Там же. С. 153.
[14] Там же. С. 155.
[15] Новиков А.И. Мещанство и мещане. Против мелкобуржуазной философии жизни. -Л.: Лениздат. 1983. С. 98.
[16] «Комсомольские стройки» — стройки, в которых принимал активное участие комсомол: Байкало-Амурская магистраль (БАМ), Волжский автомобильный завод (ВАЗ), Камский автомобильный завод (КАМАЗ), Камско-Ачинский топливно-энергетический комплекс (КАТЭК), и газопровод в Северо-Западной Сибири (Уренгой).
[17] В действительности он должен писаться – «aperitif».
Йкф