Семейство тринадцатое – Платановые, или что такое вертоград? (Часть первая).
Под чинаром, под платаном,
хорошо сидеть южанам:
даже в самый жаркий день
под густым платаном тень.
Клен листвой и еж плодами
Он всегда на юге с нами.
Юрий Насимович
Итак, рассмотрев порядок Лютикоцветные, мы переходим к следующему порядку – Протеецветные. Всего в этом порядке – три семейства. Помимо Платановые, сюда еще входят Лотосовые и Протейные.
Из указанных трех семейств, у нас в саду имеется лишь платан. Может быть, со временем, появятся и лотосы. Однако, когда появятся, вот тогда и напишем о них.
А пока поговорим лишь о семействе Платановые, которые включает в себя 10 видов.[1]
С незапамятных времен платаны представляют собою мощь, величие и благородство. Многие из них являются достойным украшением кубанских городов и станиц.
У источников и колодцев, вдоль дорог, у храмов и жилищ платаны растут с древних времен, как живые памятники человеческой истории, оставшиеся на века. Еще в глубокой древности в народных поверьях отмечалось сходство некоторых растений с людьми, зеленых друзей наделяли чисто человеческими качествами.
Так, дуб издавна стал символом мощи и надежности, нарцисс — самовлюбленности, калина — девичьей красы, незабудка — верности, рябина — горькой женской доли…
А вот на Востоке обычно говорят о мудром, щедром и великодушном человеке: «тенист, как платан».
С глубокой древности платан (или чинара) окружен почетом и уважением у самых разных народов. В Древнем Египте его считали воплощением богини неба Нут.
В Древней Греции платан был связан с культом Аполлона, Диониса, Геракла, а также многих героев — Диомеда, Агамемнона, Менелая и других. В Спарте платан почитался как дерево Елены Прекрасной — героини многих греческих мифов. В момент посвящения девушки обвешивали его венками из цветов лотоса и прикрепляли дощечку с надписью: «Почитайте меня, все приходящие, ибо я — дерево нетленное Елены».
Древние римляне ценили дерево не только за красоту, но и за целебные достоинства. Известный римский врач Квинт Серен Самоник (III век н. э.) рекомендовал листья платана в качестве средства против морщин на лице, а плоды — для прекращения кровотечения и рвоты, лечения ожогов и обморожений. Римляне всячески способствовали распространению посадок платана в завоеванных ими странах.
Особым почетом это дерево пользовалось в Кашмире. Четыреста лет назад властитель империи Великих Моголов Акбар Джелаль-ад-дин (1542—1605) приказал посадить большое количество чинар по берегам реки Джелум. Утверждают, что эти посадки сохранились до сих пор.
Сын Акбара Джахангир (1569—1627) также способствовал распространению платанов. При нем группы этих деревьев были посажены вдоль караванных путей. Со временем растение стало символом Кашмира. Узор его листьев можно видеть в рисунках ковров, на деревянных и медных изделиях.
Платан восточный — любимое дерево в государствах Балканского полуострова, Ближнего и Среднего Востока, Средиземноморья и Европы. Он культивируется так широко, что теперь уже трудно установить его естественный ареал.
Кто бывал в Сочи, тот не мог миновать прославленной, неповторимой по красоте Платановой аллеи, посаженной еще в начале прошлого столетия — ею начинается Курортный проспект Сочи.
Название этого растения образовано от греческого слова «платос», которое переводится как «широкий». Платан восточный и в самом деле широк. Внушительна его густая пышная крона. Впечатляет толстый ствол, достигающий в диаметре 2—2,5 метров.
На острове Кос в Эгейском море произрастает уникальный экземпляр платана восточного, окружность ствола которого достигла 18 метров, а высота — 36 метров. Считают, что гигант украшает Землю уже в течение 23 столетий.
Широки и листья платана — их диаметр может достигать четверти метра. Платан восточный сохраняет свою листву до глубокой осени. Например в Аджарии, там, где есть искусственное ночное освещение, эти деревья сберегают зеленую листву до конца января, на полтора — два месяца дольше, чем обычно. А в Баку чинары под фонарями сохраняют зеленую окраску до наступления весны. Это говорит о том, что когда-то платаны были вечнозелеными растениями.
Пышная крона этого дерева посажена на высокий стройный, хотя и несколько тяжеловесный ствол, покрытый желтовато-зеленой или серой корой. В связи с интенсивным ростом в толщину ему приходится, подобно некоторым пресмыкающимся, сбрасывать свою «кожу» — кору. Старая кора отпадает пластинами, обнажая молодую, желтоватого цвета, отчего ствол становится пятнистым.
Древесина платанов относится к числу наиболее декоративных. Своеобразный узор, присущий древесине, придают ей чрезвычайно красивую текстуру. Поэтому хорошо полированные изделия выглядят очень нарядными. Древесина платана легкая, умеренно крепкая. Она используется для изготовления паркета и мебели.
Платан не только красив. По сравнению с другими древесными породами он значительно лучше переносит присутствие в воздухе сернистого газа — одного из самых распространенных и вредных загрязнителей природной среды.
Благодаря огромной пышной кроне платаны успешно очищают атмосферу от вредных примесей. Поэтому они вытесняют с бульваров Парижа, Лондона, Брюсселя и других городов Европы прославленные в прошлом веке каштаны. Платаны высаживают на улицах, в скверах и парках указанных столиц, создают из них многочисленные аллеи.
Одиночные растения используются для озеленения территорий, примыкающих к школам, детским садам, промышленным предприятиям.
Говоря о платанах нельзя не вспомнить об их двух собратьях, растущих возле здания краевой администрации в Краснодаре.
Существует легенда, что их якобы посадил император Николай II. Царь действительно приезжал в Екатеринодар в 1914 году. Однако визит последнего русского царя был расписан по минутам. В городе Николай II пробыл всего лишь четыре часа.
За это время он побывал в Александро–Невском соборе, посетил раненых в городской и войсковой больницах. Царского посещения были удостоены община Красного Креста, Мариинский женский институт и Шереметьевский приют. После визита императора в Екатеринодар улица Красная стала называться Николаевским проспектом. Однако платаны царь не сажал.
И все-таки, когда на улице Красной появилась парочка красавцев – платанов? По имеющимся официальным сведениям, деревья были посажены в 1925 году. Платаны, учреждены ботаническим памятником природы в 1979 году. Имеют имена. Красавец – тот, который растет южнее. Красный – его северный сосед.
Вот такое прекрасное растение платан. Поэтому, мы не могли не посадить это дерево в нашем Саду Евгения и Валентины. Всего, у нас растет три платана. По меркам, применительным к подобным деревьям – они еще находятся в младенческом возрасте. Им всего лишь 17 – 18 лет.
И всю свою красоту, и изящество они приобретут лишь в будущем – двадцать втором веке. Пожелаем же им успешного развития!
Теперь, от прекрасных растений — платанов перейдем к садам и паркам, как неотъемлемой части национальной культуры. В третьей главе нашей книги мы пролили немало слез, по поводу потери садовых традиций, в течении семидесяти лет построения самого лучшего общества на Земле. Мы пытались показать, насколько долго все это придется наверстывать вновь. Ведь все деревья растут достаточно медленно.
Однако и до этого периода построения коммунизма на Земле, на Руси жили люди, которые в силу своего понимания, хотели создать свой рай на земле.
Безусловно, мы наслышаны о знаменитых английских, итальянских, французских и восточных садах. А существует ли история российского сада? И если – да, то, что она собою представляет?
Из того, что нами было прочитано и увидено на многочисленных экскурсиях, мы попытались изложить «свою» историю российского садово-паркового искусства.
Итак, начнем. В достаточно далекие времена, каждый древний славянин, из мало-мальски зажиточных, имел свой «оград». Древнеславянские «ограды» были, в сущности, тем, что теперь принято называть огородом. Для прогулок же служил лес.
Древнерусские сады, носили в достаточной степени, утилитарный характер. Главное место в них отводили плодовым деревьям и огородам. Но со временем в них стали появляться и декоративные деревья: липа, рябина и другие.
В период XI – XII веков, после принятия Русью христианства, появляются сады при монастырях. И вплоть до XV – XVII веков развитие садово-паркового искусства, связано, прежде всего, с деятельностью монахов, которые упорно и последовательно накапливали необходимые навыки, берегли древние традиции, экспериментировали, распространяли ботанические знания по всем уголкам сначала киевской, а потом и Московской Руси.
Монастырь – это сложный комплекс сооружений, окруженных стеной и место уединения. Он представлял собою как бы рай на земле. А рай, согласно христианскому представлению, и есть сад. САД, КАК ЭДЕМ.
И, исходя из подобной концепции, в русском языке появляется очень любопытное слово – «вертоград». Значение слова «вертоград» очень многогранно. Вертоград, это и церковный сад, это и жилище прародителей Адама и Евы.
Вертоград – древнерусское название сада, ограниченного особой стеной, — является олицетворением рая на земле, что символически представлялось как райский сад, огороженный от земного греха высокими неприступными стенами. Вот, например, стихотворение Аполлона Николаевича Майкова:
Посмотри в свой вертоград:
В нем нарцисс уж распустился,
Зелен кедр, вокруг обвился
Ранний, цепкий виноград.
А вот стихи Александра Сергеевича Пушкина:
Вертоград моей сестры,
Вертоград уединенный,
Чистый ключ у ней с горы
Не бежит запечатленный…
Так вот сад-вертоград в стенах монастыря и являлся символом или олицетворением небесного рая на земле. Он имел, прежде всего, нравственно-воспитательный, точнее наставительный смысл. Яблоки, водный источник у крестообразного пересечения дорожек, душистые цветы, птицы на ветвях деревьев – все это атрибуты райской жизни.
Вот так монастыри и формировали нашу первоначальную российскую садово-парковую культуру.
Затем, кроме монастырских, в XVII веке появляются так называемые аптекарские сады. Первый из них был основан на Москва реке в середине семнадцатого века, буквально под Кремлевской стеной.
К концу семнадцатого века в ведении Аптекарского приказа было уже три аптекарских сада, расположенных на территории Москвы. Только на огороде, близ Каменного моста,выращивалось около 25 видов растений. Там росли мак и табак, анис и цикорий, петрушка и укроп, базилик, шалфей и другие виды.
Во второй половине XVII века Аптекарский приказ открыл специальную школу по подготовке отечественных медиков. В этой школе изучали медицинскую ботанику, фармакологию, анатомию, фармацию и другие предметы. Методы приготовления лекарств ученики школы осваивали в аптеках и аптекарских огородах.
А потом, появляется знаменитый реформатор Петр Великий, приложивший руки ко многим сферам человеческой деятельности, в том числе и к садовому искусству.
Примечательно то, что юный Петр получил свое первоначальное образование в Кремлевских и Измайловских садах.
В садах Петр создавал потешные полки, ставшие впоследствии его гвардией. В садах Петр знакомился с голландским искусством. Его Летний сад был своего рода академией, в которой русские люди проходили азы европейского образования.
И с помощью сада, Петр пытался перевести мышление русских людей в европейскую мифологическую систему.
Именно поэтому, в 1705 году, в Амстердаме была издана по приказанию Петра книга «Символы и эмблемы». Эта книга давала образцы для символической системы садов, садовых украшений, фейерверков, триумфальных арок, скульптурных украшений и тому подобное. Это был «букварь» новой знаковой системы, сменивший существовавшую до того церковную.
Далее, был Петергоф – он же, русский Версаль. Действительно, будучи в 1717 году во Франции, Петр был поражен резиденцией французского короля.
Но если Версаль был посвящен прославлению «короля-солнца» — Людовика XIV, то Петергоф – русским победам на море. Версальский сад был обращен к дворцу, а Петергофский – к морю.
В отличии от Версаля, Петергоф, как бы рождается из пены морской, как бы вызван к жизни велением могучего морского царя.
Но все это сады для царей и королей. А что же для подданных? Считается, что «золотой век» усадебного садово-паркового искусства в России пришелся на столетие с 1762 по 1861 годы.
То есть с 18 февраля 1762 года, когда император Петр III подписал Указ «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству». И закончился этот «золотой» период отменой крепостного права, после чего и появились времена «Вишневого сада», столь талантливо описанного Антоном Павловичем Чеховым. Именно тогда дачи стали активно размывать имения.
Но это будет потом. А пока, начиная с 1762 года в российские провинции потянулись отставные майоры, капитаны, прапорщики и прочие представители среднего служебного сословия.
Историк Н.Д. Чечулин замечал: «Тотчас все дороги из Петербурга и Москвы покрылись дворянами, которые оставили службы и спешили по своим домам.
Таким образом явились в провинции, по всем углам России, люди еще не старые, какими, бывало, приезжали дворяне в деревню прежде, люди еще живые…»[2]
И стали эти «еще живые люди» строить усадьбы и развивать русское садово-парковое искусство.
Следует отметить, что наряду с усадьбами, находящимися в далекой провинции, близ крупных городов стали появляться, так называемые «дачи».
До начала XIX века дачная жизнь была частью придворной жизни и, безусловно, считалась роскошью.
Вот так начиналось зарождение русской усадьбы. Русская усадьба. Достаточно сказать эти два слова, и мысленно представляешь двухэтажный дом с колоннами, светлеющий на фоне парка, темные липовые аллеи, уединенная беседка и сонный пруд.
Или же, загородный дом, утопающий в зелени, роскошный сад и уютные, наполненные ласковым солнцем интерьеры, высокие окна, открытые в свежесть липовых аллей, гостиные с нотами на рояле…
Образы эти, очень поэтичные и близкие нашему уму и чувству. Но это образ ушедшей красоты и поэтому — печальный. Это уже забытая частица России. И когда смотришь на подобные картины, такие русские, то даже сердце сжимается.
Объективности ради заметим, что русский парк представляет собою смесь английского и французского стилей. Наверное, смешение стилей – это, свойство русской культуры, когда она охотно берет что-то у других, преломляя это по-своему.
И если французский регулярный парк – это «застывшее время» — спланировали и остановили «прекрасное мгновенье», то английский пейзажный парк дает ощущение подвижности бытия: меняются времена года и, соответственно ландшафт.
Поэтому русский сад – это так называемый «пейзажно-реалистический» сад.
В нем есть отголоски регулярной планировки – к примеру, обсаженные липами аллеи (знаменитые аллеи Ясной Поляны), но и преобладает естественный пейзаж, поскольку на благоустройство всей территории, русскому Обломову не хватало, ни времени, ни упорства, ни терпения.
Кроме того, в русском парке заложена идея цикличности времени, его постоянного обновления, сезонных ритмов. Оттого весенний сад – это понятие чисто русское. Впрочем, весенний парк – тоже. «Весенние воды, вешние воды» — в других культурах их так пронзительно не выделяли.
Думается, здесь следует привести две классические картины, связанные с русским садом.
Кто не знает знаменитой картины Василия Дмитриевича Поленова «Бабушкин сад»? Здесь изображена старая дворянская усадьба, знавшая лучшие времена.
Большой дом. Его желтоватый цвет воспринимается эквивалентом золотого. Кровлю поддерживают белые колонны и украшенный лепниной фронтон. Когда-то торжественный вход с лестницей, ведущей сразу на второй этаж, большие окна, чугунная решетка перил.
Всё говорит о его былой красоте. Вокруг дома лужайки и цветники. И все это тонет в зелени сада. Сад, может быть вишнёвый, может быть яблоневый, всё равно. Старая хозяйка вышла на прогулку с внучкой, пройтись по знакомым дорожкам, посыпанным песком.
Понятно, бабушка уже старенькая, сад зарос, но всё равно можно увидеть какие-то высокие многолетние цветы и уж точно лилейник… только что разглядела цветы в горшках на ступенях. Вероятно, это ностальгия художника по уходящему «дворянскому гнезду», где кошка греется на окошке, а на лужайке у пруда, растянулся пёс, в доме пахнет вареньем, а в саду флоксами и жасмином. А тёплой летней ночью – прогулки под луной и романсы под гитару.
А может быть внучку зовут Любовь Андреевна? А может быть ее фамилия – Раневская? И, может быть, сад все-таки, наверняка – вишневый? И может быть она станет персонажем пьесы знаменитого русского писателя Антона Павловича Чехова? Как знать, как знать…
А вторая классическая картина, широкоизвестная русскому зрителю, принадлежит перу Василия Максимовича Максимова и называется «Все в прошлом».
Запущенная усадьба, запущенный дом. А ведь это могло быть когда-то красивым местом. Картина, это — всего лишь капля, но в ней виден весь океан жизни. На неё хочется долго смотреть, задаваясь вопросом: как же всё здесь выглядело, когда бабушка была молода, когда усадьба была в расцвете? А может быть это вновь предчувствие? Но уже не «Вишневого сада», а более грозных, уже революционных событий?
Ведь, с приходом Советской власти исчезли и барские усадьбы, так же, как и богатые дачные дома. А значит и так называемая «простая» усадебная жизнь или совсем не простая, но связанная с жизнью самой природы. Оттого, на картинах, она иногда немножко сказочная, иногда совсем будничная, но это целый мир, открытый художником для нас.
Но от картин-пророчеств, вновь вернемся к русской садово-парковой культуре. И самое главное, как бы ни планировались дорожки, русский парк выполнял социальную и мировоззренческую роль, в какой-то степени он был моделью жизни, определял идеи, ценности и уровень развития общественного сознания.
Русская провинциальная средневековая усадьба явилась источником, питательной средой садово-паркового искусства вообще и городских парковых традиций, в частности. Схематично можно сказать, что существовало три вида усадеб.
Первая демонстрировала престиж владельца и его общественного положения. Парковые ансамбли в них создавались профессионалами, маршрут и продолжительность прогулок подчас специально оговаривались, очень большое значение имели костюмы и меню за обедом.
Второй вид – так называемые загородные сезонные усадьбы. В такую усадьбу уезжали, если не складывалась жизнь в городе, что-нибудь не ладилось на службе. Идея ее – в противопоставлении города и деревни, работы и досуга. Город – это мир службы, долга, несвободы.
Усадьба – это мир свободы, природы, семьи, мир чувств. Такое отношение отражалось на образе жизни, на поведении, даже на характере одежды, в усадьбе она становилась неформальной, свободной, ткани – более легкими. Интимность уклада жизни, праздность, чувство комфорта, ощущение расслабленности – вот основные функции этой усадьбы.
Третий вид – так называемая русская провинциальная усадьба, где рядом пахота, сев, уборка и обработка урожая. Эти русские усадьбы создавались по живописному принципу, с учетом рельефа местности. И это давняя-давняя традиция, идущая из истоков древнерусской культуры, когда плотники слушали землю ухом, когда с особым значением выбирали место для церкви. Также и усадьбы создавались с учетом традиций русского зодчества, плотничества.
Для русского усадебного парка XVIII – начала XIX веков особо характерным было причудливое соединение регулярного и пейзажного стилей. Сад пейзажного типа включал в себя обычно каскад из нескольких прудов, разделенных дамбами, вдоль берегов которых, были проложены прогулочные дорожки. Каждый их поворот создавал эффект бесконечного разнообразия видов, а значит и настроения.
Созданная именно таким образом усадьба становилась оплотом традиций рода, которым придавалось очень большое значение, здесь хранили верность заветам отцов, здесь было так называемое «родовое гнездо», о котором написано немало романов.
Однако, кроме русской усадьбы, где выросли практически все писатели XIX века, существовал еще такой феномен, как «Дача», именно в русском понимании этого слова.
В какой-то степени родоначальником российских дач можно считать императора Николая I, который 28 ноября 1844 года своим именным Указом № 18478 обязал начальника Главного морского штаба «… раздать часть свободной загородной земли г. Кронштадта под постройку загородных домов или дач и разведения при них садов…».
В частности, пятый пункт данного Указа гласил:
«Каждый получающий участок земли под дачу обязывается дать Комитету подписку в том, что отведенную ему землю обязывается немедленно оградить форменным палисадом и не далее, как в течении трех лет со дня подписки устроить на отводимой земле дачу, т. е. возведет по утвержденному фасаду на наружной стороне, по дороге, строение и сверх того непременно приступит к разведению сада».[3]
Таким образом, со второй половины XIX века, по мере экономического развития страны, стали появляться «дачи», почти в нашем понимании. Только площадь этих дач, значительно отличалась от советских традиционных шести соток.
Конечно, император Николай I, подписавший в 1844 году «дачный» указ радел прежде всего об элите общества – морских офицерах. Дача была государственной наградой. Не многим известно, что сам термин «дача» возник от слова «давать». Награждённый получал земельный надел за городом, но в непосредственной близости от столицы, чтобы всегда быть по первому зову государя. На земельных наделах строились роскошные дворцы и особняки, непременной обязанностью царевых дачников становилось украшение наделов садами, парками, лесами.
Однако, после отмены крепостного права и с развитием сети железных дорог дачная жизнь стала элементом массовой культуры.
На природу потянулись небогатые дворяне, мелкие купцы и чиновники, творческая, научная и художественная интеллигенция, приказчики, торговцы и прочие городские обыватели. Ставшими свободными крестьяне, отправлялись из деревни в город на заработки, сдавая на лето свои избы под дачи.
Многие налаживали дачное предпринимательство, надстраивали вторые этажи, выводили на них балкончики, пристраивали наружные лестницы.
Постепенно дачи начинают строить и приобретать и представители других сословий. Ведь появляется множество новых профессий – инженеры-путейцы, телеграфисты, банковские служащие. Растет число докторов, адвокатов, художников и журналистов.
В этом плане весьма характерна картина «За чайным столом», написанная русским художником Коровиным Константином Алексеевичем в 1888 году. Судя по всему, на даче собралась семья российского инженера. Вот она — настоящая русская дача с самоваром, верандой, тенистым садом, размером, начиная, хотя бы с тридцати соток.
Обязательные завтраки на веранде с букетом полевых цветов, качели и гамаки в саду, рыбалка и походы за грибами, приготовление варенья и компотов в летней кухне, самовар под цветущими яблонями. Согласитесь, очень характерный и собирательный сюжет.
Предприимчивые купцы, почувствовав веяние времени, скупали земли, примыкавшие к городу и железной дороге: «Некто Сегаль скупал по дешевке вокруг Петербурга земельные участки, дробил их на мелкие, продавал их в кредит, также в кредит строил дома и дачи, облагая должников большими процентами».[4]
Всеобщее «дачное поветрие» нарастает к концу ХIХ века. Возникают более скромные летние дачи горожан. Выбирались места, куда можно было быстрее добираться, по воде или на извозчике. А в последствии, и по железным дорогам, по мере их строительства. Многие дачники ездили с дачи на городскую службу всё лето.
Стала вырабатываться привычка, снимать под дачи на лето дома в окрестных деревнях. Дореволюционная дача – преимущественно съемное жилье. Содержать собственную могли лишь очень состоятельные люди. Потому многие горожане держали постоянную связь с одними и теми же домовладельцами, снимая у них дачу из года в год. Другие, напротив, уже в марте бродили по заснеженным поселкам в поисках съемного угла, за что получили прозвище «грачи». Уже на станции их встречали бойкие домовладельцы – конкуренция была нешуточная, но и выбор богатый.
Для горожанина, связанного делами по рукам и ногам и не имеющего возможности предпринять какое-нибудь большое путешествие, дача была единственной отдушиной.
Только чрезвычайные обстоятельства могли задержать семейство в городе. Понятие, «дачный муж» — отец семейства, вынужденный мотаться из города на дачу, где отдыхает его семейство, стало нарицательным. Современники описывали его, как субъекта «обложенного пакетами, проявляющего талант вьючного животного». Но все муки «дачного мужа» окупались вечерней встречей на дачной платформе, куда в полном составе приходило все семейство.
Например, село Васищево под Харьковом располагалось на противоположном от станции берегу реки, и когда прибывал дачный поезд, семьи прибывали за отцами на лодках: «Какое красивое было зрелище, когда много разноцветных лодок подъезжали к ожидающим и рассаживали их в свои лодки и везли на дачи!».[5]
Следует отметить, что жизнь у дачников была достаточно сонная и однообразная: просыпались поздно, день проводили в праздности, дремали после обеда. Хозяйственную деятельность осуществляли единицы, разве что разбивали цветочные клумбы. В сезон разносчики приносили ягоды, и дачницы охотно варили варенье.
Сами же дачники в лес за ягодами или грибами ходили редко, хотя случались исключения: Владимир Маяковский «во время грибных походов проявлял дьявольское честолюбие. Количество его не интересовало, только качество».[6]
Главное для дачников, казалось, было убить время до вечера, когда на террасе собиралось общество. Терраса была неотъемлемым атрибутом и сосредоточением дачной жизни: здесь пили чай, обедали, принимали гостей. Друг к другу ходили часто и «запросто» — отказ от городских формальностей создавал атмосферу демократизма. Ведь соседями могли оказаться горожане разного социального статуса, и общение было подчеркнуто дружественным. Однако иллюзия близости сохранялась лишь на время дачного сезона.
Всю эту атмосферу дачной круговерти, достаточно тонко подметил поэт Саша Черный в 1910 году, в стихотворении «Мухи»:
На дачной скрипучей веранде
Весь вечер царит оживленье.
К глазастой художнице Ванде
Случайно сползлись в воскресенье
Провизор, курсистка, певица,
Писатель, дантист и девица.
«Хотите вина иль печенья?» —
Спросила писателя Ванда,
Подумав в жестоком смущенье:
«Налезла огромная банда!
Пожалуй, на столько баранов
Не хватит ножей и стаканов…»
Наелись. Спустились с веранды
К измученной пыльной сирени.
В глазах умирающей Ванды
Любезность, тоска и презренье:
«Свести их к пруду иль в беседку?
Спустить ли с веревки Валетку?..»
Вот такие дачные изыски. Теряющее свои позиции дворянство, крайне насторожено и высокомерно относилось к новому дачному движению. Чего стоит диалог между помещицей Раневской и «новым русским», купцом Лопахиным из классической пьесы Антона Павловича Чехова «Вишневый сад»:
«Любовь Андреевна. Что нам делать? Научите, что?
Лопахин. Я вас каждый день учу. Каждый день я говорю все одно и то же. И вишневый сад, и землю необходимо отдать в аренду под дачи, сделать это теперь же, поскорее – аукцион на носу! Поймите! Раз окончательно решите, чтоб были дачи, так денег вам дадут сколько угодно, и вы тогда спасены.
Любовь Андреевна. Дачи и дачники – это так пошло, простите».[7]
Вот так вот. Количество дачников росло и это, видите ли, пошло.
Почему помещица Любовь Андреевна Раневская не смогла поступить так же, как сделал купец Ермолай Алексеевич Лопахин? Почему она не раздробила свою землю под дачные участки?
Для начала зададимся двумя вопросами – а какова была площадь продаваемого участка и каков предполагаемый размер нарезаемой дачи?
Для интереса, задайте аналогичный вопрос своим знакомым. После некоторых тяжких раздумий звучат, как правило, ответ: два-три гектара и дача, размером в десять соток. Лица, с наиболее разнузданной фантазией, называют площадь в 5 – 10 гектар и, соответственно, двадцать соток.
И все очень сильно ошибаются. А ведь в пьесе об этом, завуалировано, написано:
«Лопахин. Вам уже известно, вишневый сад ваш продается за долги, на двадцать второе августа назначены торги, но вы не беспокойтесь, моя дорогая, спите себе спокойно, выход есть… Вот мой проект. Прошу внимания! Ваше имение находится только в двадцати верстах от города, возле прошла железная дорога, и если вишневый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода. Вы будете брать с дачников самое малое по двадцать пять тысяч в год дохода.
Любовь Андреевна. Я вас не совсем понимаю, Ермолай Алексеевич.
Лопахин. Вы будете брать с дачников самое малое по двадцати пяти рублей в год за десятину, и если теперь же объявите, то я ручаюсь чем угодно, у вас до осени не останется ни одного свободного клочка, все разберут».[8]
Таким образом, из пьесы вытекает, что речь идет, как минимум о тысяче десятин. А десятина — это 109 соток или почти 1,1 гектара. Таким образом, пошлый дачник брал в аренду более гектара земли! Это вам не шесть, не десять и даже не двадцать соток земли в нашем советском понимании!
Да и поместье Раневской, выходит составляет более тысячи ста гектаров! А ведь кроме сада и «земли по реке», у нее, вероятно, имелись ещё сотни десятин леса.
И тут уже переход количества в качество. Это такой простор, что не видишь края. Точнее, всё, что видишь кругом, — твое. Всё — до горизонта!
Тысяча гектаров — это иное ощущение жизни. Это твой безграничный простор, беспредельная ширь. С чем сравнить?
У бедняка — душевая кабинка, у богача — джакузи. А есть — открытое море, океан. Разве важно, сколько там квадратных километров? Важно — что берегов не видно.
Если у тебя тысяча гектаров — видишь Россию. Если у тебя несколько соток — видишь забор.
При четырех сотках, человек видит забор в десяти метрах от своего домика. При пятидесяти сотках — в ста метрах от своего особняка. Со второго этажа своего особняка он видит много заборов.
Почему Раневская и ее брат не действуют по такому простому, такому выгодному плану Лопахина? Почему не соглашаются? В школе учат, будто это они из лени, по глупости, по их неспособности (мол, дворяне — отживающий класс) жить в реальном мире, а не в своих фантазиях.
Но для них бескрайний простор — реальность с детства, а заборы — отвратительная фантазия.
Ведь никто не подумал, что будет дальше. Если сдать тысячу участков — возникнет тысяча дач. Дачники — народ семейный.
Рядом с вами поселятся четыре-пять тысяч человек. С субботы на воскресенье к ним с ночевкой приедут семьи друзей. Всего, значит, у вас под носом окажутся десять-двенадцать тысяч человек: песни, пьяные крики, плач детей, визг купающихся девиц — ад.
Вот такие страдания испытывала Любовь Андреевна Раневская. Однако, где ей было знать о том, что в недалеком будущем, новая Советская власть установит еще более жесткие правила игры. И размеры так называемых дачных участков будут измеряться уже не десятинами, а крохотными шестью сотками.
Однако, о дачных особенностях советского периода, мы расскажем уже в следующей главе.
Будущая, двадцать пятая глава, называется:
«Семейство
четырнадцатое – Амарантановые, или что такое вертоград? (Часть вторая).
[1] Жизнь растений. В шести томах. Том пятый, часть первая. Семейство платановые. – М.: Просвещение. 1980. С. 242.
[2]Полякова М.А., Савинова Е.Н. Русская провинциальная усадьба. XVII – начало XX века. – М.: Издательство «Ломоносовъ». 2011. С. 37.
[3] Родина. Июль 2018. – С. 57.
[4] Засосов Д.А., Пызин В.И. Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX – XX веков. – М. 2003. С. 213.
[5] Федорова Е. Безымянное поколение: записки правоведа, адвоката, бывшего меньшевика Александра Гюнтера (1890 – 1984). -М. 2004. С. 106.
[6] Брик Л.Ю., Гройсман Я.И., Генс И.Ю. Пристрастные рассказы. -М. С. 61.
[7] Чехов А.П. Вишневый сад. Полное собрание сочинений. Том 13. – М.: Издательство «Наука». 1986. С. 219.
[8] Чехов А.П. Вишневый сад. Полное собрание сочинений. Том 13. – М.: Издательство «Наука». 1986. С. 205.
