Семейство восемнадцатое – Никтагиновые, или о ковре с оленями и сервизе «Мадонна» …
Если у тебя есть две монеты – одну
потрать на хлеб, вторую на цветок.
Хлеб поддержит твою жизнь, а
цветок даст тебе повод жить.
Китайская мудрость.
Семейство Никтагиновые относится к порядку Гвоздичноцветные. Это семейство еще называют «Ночецветные», поскольку его растения раскрывают лепестки лишь во второй половине дня, ближе к ночному времени года.
Никтагиновые распространены в тропических и субтропических областях всех континентов, но подавляющее большинство представителей этого семейства произрастает в Америке. Лишь немногие никтагиновые встречаются в Старом Свете. В семействе до 30 родов и около 300 видов.
Один род, называемый «Ночная красавица» из Южной Азии распространился по всему миру благодаря влиянию человека и называется мирабилис.
Это необычный кустистый однолетник с яркими цветками. Мирабилис цветет в течении всего лета трубчатыми цветками, после которых образуются небольшие черные плоды-орешки.
Первыми цветоводами, проявившими интерес к растению, были ацтеки, населявшие территорию современной Мексики. Дело в том, что благодаря клубневидным корням мирабилис прекрасно справляется с засухой и не требует особого ухода.
Поэтому ацтеки и начали выращивать наиболее декоративные формы мирабилиса, отличающиеся оттенками. В наши дни мирабилис практически исчез из дикой природы Мексики, но одичавшие растения, в былые времена необычайно популярные в качестве декоративной культуры, до сих пор встречаются на месте прежних садов.
В произведении «Общая история дел Новой Испании» (1547—1577) Бернардино де Саагун, опираясь на сведения ацтеков о свойствах растений, привёл различные сведения о мирабилисе. В частности, он пишет, что растения называлось — ацомиатль, и оно обладало душистым и пряным ароматом.
После завоевания Мексики испанцами семена ночной красавицы попали в Испанию, а затем и в Англию и другие европейские державы. За прошедшие столетия она расселилась по всему свету и стала «своей» в странах с теплым климатом.
В Египте она настолько пришлась ко двору, что гостью с другого континента в Каире прозвали жемчужиной Египта. В Марокко благодаря испанцам мирабилис также обрел популярность. Один из сортов с полосатыми желто-розовыми цветками в оранжевую крапинку даже носит имя «Марракеш».
Еще одним великолепным представителем Никтагиновых, является красавица — Бугенвиллия. Это вечнозеленый кустарник или древесная лиана с необычной формой прицветников, которые словно яркие лепестки окружают небольшие цветочки.
Его родиной является западное побережье Латинской Америки. Впервые путешественник Луи де Бугенвилль увидел обворожительные цветы в Рио-де-Жанейро.
В честь этого самого Луи — французского путешественника, руководителя первой французской кругосветной экспедиции — Луи Антуана де Бугенвиля, и была названа эта бразильская красавица. В связи с этим, иногда задумываешься – а как же звалась эта красавица, до того времени, как приплыл этот француз? Ведь свое-то имя, у нее наверняка то было!
Как бы то ни было, уже в начале XIX века, это растение украшало многие парки и оранжереи Европы.
На своей бразильской родине, растение не имеет периода покоя и цветёт непрерывно. Декоративность бугенвиллии придают не мелкие белые трубчатые цветки, а окружающие их три ярких прицветных листочка.
У природных форм бугенвиллии они обычно окрашены в интенсивные фиолетовые тона. Цветовая гамма селекционных форм значительно более разнообразна: от чисто белых и желтых до нежно-розовых, кирпичных, пурпурных и темно-лиловых.
Важно лишь одно — температура окружающей среды не должна опускаться ниже пяти градусов. Относительно комфортно она чувствует себя на берегу Средиземного моря.
Будучи в Тель-Авиве, мы обратили внимание на то, что это растение пользуется повышенной любовью жителей этого города. Да и в последующем гид, обратил наше внимание на эту страсть горожан.
Бугенвиллия, действительно является прекрасным декоратором, и эффектно смотрится, как на фоне шикарных коттеджей, так и небольших городских построек.
Для нас бугенвиллия — полная экзотика. А вот на Средиземноморье – она полная хозяйка. Как правило, она нависает красивым шатром и является доминантой среди многих зелёных композиций.
Вот, собственно, такие наши небольшие заметки про это малозаметное семейство, со столь яркими его представителями. Но его также следует внести в нашу коллекцию семейств растений, имеющихся в нашем Саду, под номером восемнадцать.
А теперь вновь вернемся в послевоенные годы. В предшествующей главе, мы коснулись скромной одежды тех лет. В этой – рассмотрим некоторые предметы быта, оставившие след в нашей детской и юношеской памяти.
И здесь, в первую очередь, вспоминается керосиновая лампа, как символ домашнего очага послевоенных лет. В двадцать второй главе наших записок, мы с умилением вспоминали эпизод, когда Мария Ивановна, при свете керосиновой лампы, читает своему сыну Евгению детские книжки. И эти эпизоды из нашего детства нами запомнились очень хорошо.
Помнится, с каким благоговением все домочадцы относились к ламповому стеклу. Лопнувшее или разбитое стекло – означали бесконечные мытарства. Ведь все было в дефиците. Значит это стекло следовало где-то доставать, кому-то кланяться и, при этом, переплачивать. Хорошо на эту тему, да и в целом о нашей эпохе, высказался в 1963 году, талантливый советский поэт Юрий Левитанский:
Не такой я и старый.
А выходит, что старый.
Сколько в жизни я видел?
Много разного видел.
Я дружил еще с лампой,
с керосиновой, слабой.
Был тот свет желтоватый,
как птенец желторотый.
Разбивались безбожно
трехлинейные стекла
А достать было сложно
эти хрупкие стекла.
Нас за стекла наказывали.
Нас беречь их обязывали.
Их газетой оклеивали.
Или ниткой обвязывали.
Как давно это было!
А давно ли то было?
А когда ж электричество
Вдруг меня ослепило?[1]
Действительно, в пятидесятых годах, электричество массово стало приходить в дома, вытесняя эти патриархальные керосиновые лампы.
В целом, после окончания войны, после увиденного за рубежом уровня жизни, людям особо хотелось обустроить свое частное пространство. Подразумевается: за это и сражались, вот теперь-то заживем, ведь в каждом доме — семья фронтовика.
Хотя отметим, что с обывателем перестали жестко бороться еще до войны, после знаменитого сталинского девиза «жить стало лучше, жить стало веселее».
Алтарем скромного семейного счастья служила общая часть комнаты, если та единственная. Если была вторая, то первую именовали просто «большой», или по-старому — «гостиной», или люди попроще — «залой».
В центре стоял круглый стол, в нарядном варианте покрытый бархатной скатертью с бахромой. Под скатертью — клеенка. В газетах-журналах любят писать про сбор всей семьи за вечерним чаем.
Вокруг стола — три-четыре стула из старых, типа венских, или новых, обитых дерматином. Другой стороной стол обычно придвинут к дивану, среди его моделей различают софу, тахту и особо популярную оттоманку: два валика по бокам закреплены на петлях и откидываются, чтоб можно было лечь, вытянув ноги.
Над всем этим великолепием висит лампа (уже электрическая!) с абажуром, отороченным примерно такой же бахромой, как и у скатерти. Почему-то, они, как правило, были оранжевого цвета. Как апельсин.
Абажур также являлся символом семейного уюта и достатка. Уж если семья, путем неимоверных усилий, окружала стыдливо висящую «лампочку Ильича абажуром, то это означало наступление долгожданной семейной идиллии. Вновь вернемся к нашему любимому Юрию Левитанскому, который очень образно выразил роль этого предмета в послевоенной жизни:
В этом городе шел снег,
и светились оранжевые абажуры,
в каждом окне
по оранжевому абажуру.
Я ходил по улицам
и заглядывал в окна.
В этот город я вернулся с войны,
у меня все было впереди,
не было лишь квартиры,
комнаты,
угла,
крова.
Снова и снова
ходил я по улицам
и заглядывал в окна.
Под оранжевыми абажурами
люди пили свой чай
с послевоенным пайковым хлебом.
………………………………………
— Скажите пожалуйста, —
спрашивал я, —
здесь не сдается угол? –
А в городе шел снег,
и светились оранжевые абажуры,
оранжевые тюльпаны
за тюлевой шторкой метели,
оранжевая кожура мандаринов
на новогоднем снегу.[2]
Еще доминанты жилья, освещаемого оранжевым абажуром: разрастающийся с годами напольный фикус, комод с туго выдвигающимися ящиками, трехстворчатый платяной шкаф (зеркало — на средней створке снаружи или на одной из боковых — внутри), сервант с посудой.
В углу посветлее может притулиться ученический письменный стол с книжной полкой над ним («рабочее место школьника»), но часто дети уроки делают тоже за круглым.
Что касается кровати, то она была на панцирной сетке, с кружевной накидкой поверх двух-трех стоящих одна на другой подушек.
Яркая особенность послевоенного быта – повсеместный китч. В коммуналках, общежитиях, отдельных квартирах, висят коврики с русалками и лебедями. Эта «промежуточная» субкультура была следствием бедности с одной стороны и отсутствием выбора, с другой.
Не поленитесь, и наберите в интернете советский комедийный художественный фильм «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», снятый режиссёром Леонидом Гайдаем.
Зададимся вопросом – а был ли выбор у посетителей Зареченского колхозного рынка, где герой Георгия Вицина предлагал народу свои шедевры:
Граждане новоселы!
Внедряйте культурку!
Вешайте коврики
на сухую штукатурку.
Никакого модернизма,
никакого абстракционизма!
Сохраняет стены от сырости,
вас – от ревматизма!
Налетай, торопись,
покупай живопись!
И лишь во второй половине пятидесятых годов местная промышленность начала предлагать населению некие плюшевые ковры, которые по своему сюжету недалеко ушли от пресловутых русалок. Однако, если над кроватью висел этот плюшевый ковер, то он уже являлся символом огромного благополучия данной семьи. Здесь мы приводим фотографию юного Евгения, который готовит уроки, на фоне подобного статусного ковра.
Справедливости ради, следует отметить, что изображенный на снимке ковер, за свои шестьдесят лет испытал много превратностей судьбы. В свое время, Валентина Михайловна описала его приключения в небольшом рассказе «Сентиментальный сюжет о старой тряпке». Приведем здесь это повествование:
«Хочу рассказать вам историю про ненужную вещь, которую неоднократно, в течении сорока лет, хотели выбросить на свалку, но так и не успели это сделать. В далекие пятидесятые годы прошлого века, когда мой муж, Евгений Георгиевич, был ещё мальчиком, его родители купили очень дорогую вещь — плюшевый ковёр. Вот как сам Евгений Георгиевич описывает это событие в своей книге «Поколение несбывшихся надежд»:
«В доме появился вызывающий признак огромнейшего богатства и чрезвычайной роскоши — ковёр с оленями. Это был не просто ковёр.
Это был символ благополучия и определенного социального статуса. Ведь в каждом «приличном» доме был такой ковёр: бархатный, со скользкой поверхностью. Он висел в спальне, над панцирной кроватью с высокой металлической спинкой, прибитый гвоздями, что делало его края похожими на края почтовой марки.
На коврах обычно изображалось либо семейство оленей на лесной поляне, либо лебеди, плавающие в купоросном пруду, и белоколонная беседка на заднем плане, либо ядовито-изумрудное «Утро в сосновом бору», либо охота на тигров людей в тюрбанах и шароварах. Этот же ковер, изображал семью оленей.
Если провести рукою по ковру против ворса, цвета в потревоженных местах становились ярче. А если в обратном направлении, то наоборот, приобретали более матовый оттенок. Вот таким был символ социального статуса».
Таким образом, в свои молодые годы, ковёр был любимчиком, предметом обожания и восхищения. Однако, шли годы. Менялись вкусы и предпочтения. И немолодой ковёр стал чувствовать себя изгоем. Он стал скатываться в категорию предметов, о которых начали говорить презрительно и высокомерно. Он постепенно превратился в символ безвкусицы и махрового провинциализма.
Потом, степень презрения достигла такого уровня, что эти любимые предметы советского быта стали массово выбрасывать на свалку. Произошло то, что подчас бывает и у людей — вначале человек возносится на определенную вершину, потом его низвергают и все вмиг отворачиваются от вчерашнего счастливца.
Наступил такой же час и у семьи Пономаренко, когда «Ковёр с оленями» был с позором снят со стены и также приговорён к свалке. И лишь у Марии Ивановны, моей уважаемой свекрови, не хватило сил привести приговор в исполнение. И она отложила это действие до последующих времён.
Время отсчитывало десятилетия. Сравнительно увесистый пакет валялся в чулане, вызывая все более растущее раздражение. К тому же, на ковре образовался довольно внушительный полуметровый разрыв. Как это произошло — не помнит никто.
Наверное, тогда, когда его швыряли на пол, дабы на нем играли наши дети, либо внуки. Уж больно много пролетело времени, чтобы помнить все обстоятельства. Ковёр терпел все эти унижения и терпеливо влачил жалкую надежду на свою лучшую долю.
И вот, в какой-то момент, когда степень проклятий достигла очередного апогея, мой супруг Евгений Георгиевич, сказал, что знает — как поступить. Вначале он затеял починку этой старой вещи. Моя подруга, Татьяна Ивановна Лупандина, женщина с поистине золотыми руками, с пониманием отнеслась к просьбе супруга. Она аккуратно заштопала это пропахшее вечностью старьё.
В багетной мастерской долго капризничали, прежде чем приняли заказ. Однако, когда работа была завершена — все ахнули! Ведь из тряпки получилась потрясающая картина, отражающая дух и символ эпохи. А мастерская, получила рекламу, о которой и не могла мечтать!
Многие посетители тут же стали интересоваться, как можно приобрести столь восхитительный товар. Узнав, что этому изделию порядка шестидесяти лет, люди впадали в глубокую ностальгию.
Они начинали вспоминать своих родителей, детство, школу и жизнь в СССР. Особая реакция была у заказчиков, которым было за пятьдесят. Практически каждый из них говорил о том, что видел подобную вещь дома, у соседей, знакомых или у родственников. И все сожалели о том, как, будучи молодыми, безжалостно выбрасывали на свалку часть своей семейной истории…
Видимо мы ещё недостаточно поняли, что с её Величеством Историей следует обращаться весьма и весьма аккуратно. Поэтому, я очень рада тому, что нам хватило мудрости сохранить эту «тряпку», дабы впоследствии сделать из неё замечательную семейную реликвию.
Один старый антиквар как-то заметил: «Антиквариат — это очень просто. Возьмите любую вещь и бросьте её в сарай, на чердак, либо в чулан. И через какие-то пятьдесят лет, у вас будет замечательное антикварное изделие». Пожалуй, лучше не скажешь.
Очень хочется верить, что старый ковёр, в новом своём обличии, просуществует ещё многие и многие годы. Думаю, что он станет достойным украшением нашего дома в Саду Евгения и Валентины. Вот такой получился сентиментальный рассказ о принце, превратившегося в нищего бомжа и вновь ставшего респектабельным джентльменом в семнадцатом году двадцать первого века…
С глубоким уважением ко всем, прочитавшим эти строки, Валентина Михайловна Пономаренко».
Вот такой получился рассказ о старом плюшевом ковре.
Однако, продолжим. В конце пятидесятых годов в жилищах стали появляться этажерка с книгами, и различными фарфоровыми статуэтками. На комод стали водружать трельяж: зеркало с «боковушками», чтоб смотреться со всех сторон. Перед ним шагают гуськом семь уменьшающихся слоников из белого мрамора — у них легко откалываются хоботы и ноги. На подоконнике зеленеют цветы в горшках, среди них непременно алоэ, по-русски — «столетник», заживляющий мелкие ранки.
По всем подходящим поверхностям разложены кружевные салфетки, самая большая драпирует крышку ножной швейной машины – дореволюционные «Зингеры» оказались почти вечными, но на смену им постепенно приходят так называемые «подольские».
Кроме отрывного календаря и портретов супругов в молодости принято развешивать репродукции. Выпускают похожие настоящие картины — с деревянной рамой, порытой «золотянкой», но доступнее цельнокартонные, у которых рама тисненая.
Рекордсмены тиражей почему-то были: «Охотники на привале» Перова, «Неизвестная» Крамского (чаще называемая «Незнакомкой»). Меж ними жгутиком вьется открытая электропроводка.
В этом образцовом интерьере фотографы и художники — иллюстраторы семейной темы — выстраивают идиллию, распределяя домочадцев по ролям: дедушка читает газету, мама вяжет, отец и сын играют в шахматы, дочка укладывает куклу спать, а бабушка вносит чай с пирогом.
После войны телевизоров еще не было. Но повсеместно, у каждого на кухне имелась радиоточка, из которой непрерывно изливался поток хозяйственно-статистической информации. Примерно такой:
«…На трассе газопровода укладывались трубы большого диаметра…, коллектив домны имени Ленина поставил агрегат на горячее опробование…, директор завода «Красный автопогрузчик» рассказал нашему корреспонденту о выпуске партии новых автопогрузчиков. Мы попросили товарища Петрова поподробнее остановиться на гидромеханических передачах».
Все это прерывалось идеологически правильными музыкой и песнями. После такой музыкальной паузы продолжалось: «…На полях страны полным ходом разворачивается битва за урожай…, уборку ранних зерновых одним из первых завершил коллектив совхоза «Первомайский» …, хлеборобы Ставрополья проводят уборку урожая методом прямого комбайнирования…, в Вологодской области по всему фронту идет широкая косовица трав». И такой калейдоскоп продолжался с утра до вечера.
Однако, в конце пятидесятых годов, в наиболее продвинутых семьях начали появляться солидные, так называемые «ламповые», радиоприемники. При этом, люди вкладывали деньги не для того, чтобы слышать вышеперечисленный кухонный калейдоскоп. А покупали они дорогущие аппараты для того, чтобы иметь возможность слушать радиопередачи на коротких волнах.
Все достоинство того или иного аппарата заключалось в его способности более-менее сносно принимать западные радиостанции, вещающие по-русски на Советский Союз. Особенно ценилось то качество, которое в радиотехнике называлось «избирательность», то есть способность выхватить западную передачу и при этом отсечь работающую примерно на этой же частоте советскую станцию, единственная задача которой заключалась в том, чтобы глушить вражий голос.
Неожиданно в стране, где все уже, казалось бы, доработано до совершенного идиотизма, появляется альтернативный голос. Заокеанская страна, объект утренних политических карикатур, вечером излагает свою концепцию политической ситуации и мирового развития. И это была первая трещинка в тоталитарной модели вселенной.
Слушать запрещенные западные радиостанции для подавляющего большинства населения страны стало своеобразной формой оппозиции. Все равно что выпить на работе или рассказать анекдот про Брежнева – мелкие шалости поколений, обреченных жить в слепой вере, что у нас-то все равно лучше, безопаснее и даже уютнее.
Во всех курилках страны, наряду с мытьем костей начальству и обсуждением вечных проблем дефицита, муссировались последние новости, переданные «голосами». Запад, по присущей ему капиталистической привычке, предлагал довольно широкий выбор: тут вам не только «Голос Америки», но и «Немецкая волна». Всегда на подхвате радиостанция «Свобода», тут и господин Гольдберг со своим Би-би-си.
Курильщики порой становились довольно привередливыми. Что-то, знаете ли, товарищи, заявлял один из знатоков, «Волна» стала какой-то беззубой, я решил переключиться на Би-би-си… Ну, кому как, парировал другой, а я, как всегда, держусь за «Голос Америки».
И это, альтернативное официальной пропаганде мнение, становилось все более популярным, а количество слушателей «голосов», все время возрастало.
Действительно, если в пятидесятые годы лишь небольшая часть граждан имела трофейные радиоприемники с коротковолновым диапазоном, то к концу семидесятых годов число тех, кто имел к ним доступ, возросло примерно до половины населения:
В огромном пространстве народы забыты.
Все радиостанции мира забиты, —
Глушилки работают. Стрекот и вой.
И только вопит Левитан очумелый
О том, что опять отступили пределы
И вновь перевыполнен план годовой.[3]
Однако глушение не меняет картины, более того, за ним предполагается еще более серьезное содержание. Ибо глушение достигло иной, прямо противоположной цели – воспитало такого человека, который воспринимал рев в эфире с тем же спокойствием, с какой воспринимается плеск воды или шум ветра. То есть убедил советского человека в том, что западный эфир всегда ревет и это вполне естественное явление.
Говоря о быте советской семьи, как же нам не вспомнить знаменитую «Мадонну»? Действительно, в эпоху уравниловки и всеобщего дефицита, все советские семьи жили практически одинаково, и мечты у многих мало чем отличались в бытовом плане. Одним из обязательных приобретений считалась мебельная «стенка», в которой должен был стоять на видном месте красивый набор посуды.
А главной мечтой и гордостью советских домохозяек был немецкий фарфоровый сервиз «Мадонна». Но почему именно «Мадонна», и что такого необыкновенного было в этом сервизе, что сделало его настоящим фетишем семидесятых годов?
Еще в XVIII веке в Германии стали производить фарфоровую посуду, не уступающую по своим качествам знаменитому китайскому фарфору. Продукция немецких фарфоровых фабрик расходилась по всей Европе. Даже во время войны производство фарфора не останавливали!
Когда в 1945 году советские войска вошли в Германию, военные сразу оценили великолепное качество немецкой фарфоровой посуды и, в частности, сервизов. Тогда-то и появились в семьях офицеров первые сервизы «Мадонна».
После раздела Германии на территории ГДР стали восстанавливать фабрики по производству фарфора. И вскоре основными производителями сервизов «Мадонна» стали восстановленная фабрика Kahla в Тюрингии и фабрика в саксонском городе Кольдиц.
Никто тогда особо не интересовался, откуда на сервизе эти тетки. А ведь они были изначально взяты с картин швейцарской художницы Анжелики Кауфман! Между прочим, из коллекции мирового культурного наследия!
Так почему же все-таки Мадонна так полюбилась нашим соотечественникам?
Главной особенностью этого сервиза, без сомнения, являлся его декор, который был совсем не похож на то, что производили в СССР. Именно роспись в стиле барокко и делала этот сервиз таким изящным и красивым.
Пасторальные сцены с томными пышнотелыми красавицами в струящихся одеждах, отдыхающими на лоне природы, по сути, представляли собой перепечатку старинной мейсенской росписи, выпущенной еще в начале прошлого века.
Дополнительно в качестве украшения использовали еще и позолоту. Одним словом, выглядела «Мадонна» богато. Немцы ведь умеют делать красивые вещи.
Сервизы «Мадонна» выпускали разные – столовые, чайные, кофейные. Различались они также и по рисунку, и по цвету.
Первые немецкие сервизы с изображенными на них полуобнаженными красавицами попали в нашу страну после войны в качестве трофеев. А когда в 50-е годы стали возвращаться домой представители группы советских войск в Германии, они тоже везли в своих чемоданах эти немецкие сервизы.
Роскошь доставалась не простым солдатам, а генералам, их жены были в восторге от немецкого тонкостенного фарфора. И именно они ввели моду на эти сервизы. Такая посуда в те годы считалась одним из признаков принадлежности к элите.
Только не совсем понятно, почему в нашей стране их стали называть «Мадоннами». Никакой мадонны там нет, да и в самой Германии они назывались иначе — «Мария», «Ульрика», «Фредерика». А взяты они были изначально с картин швейцарской художницы Анжелики Кауфман.
Как бы то ни было, но, начиная с конца пятидесятых годов, начал нарастать эдакий бум, достигший своего апогея где-то к семидесятым. Эти сервизы стали не просто красивой посудой, но и престижным символом материального благополучия и свидетельством безупречного вкуса его обладательницы. Каждая советская домохозяйка мечтала заполучить «Мадонну».
В Германии осталась большая группа советских войск. И каждый служивший там, считал необходимым приобрести качественную фарфоровую посуду себе и родным. Можно сказать, что эти сервизы — память о нашем присутствии в Европе, ведь основное их количество вывезли из Германии наши военные.
Счастливые обладательницы «неземной красоты» бережно хранили свое сокровище за стеклом в мебельной стенке на самом видном месте, с гордостью выставляя свою «Мадонну» с приходом гостей и лишь по случаю больших праздников.
Вскоре в Германии стали бывать не только советские военные, но и командированные специалисты, туристы. В начале 70-х каждый советский человек, если он оказывался в ГДР, считал своим долгом вернуться домой с «Мадонной».
Такая популярность тонкого немецкого фарфора стимулировала рост производства этих сервизов, объём их выпуска в расчёте на покупателей из Советского Союза был значительно увеличен.
На гребне популярности эта посуда продержалась вплоть до 1995 года. После объединения Германии и после того, как в 1994 году последний российский солдат покинул территорию Германии, заказов на сервиз практически не стало. Попробовали сбывать на нашем рынке в 90-е годы. Но тогда нашей стране было не до этого – кризис, перестройка и экономические неурядицы.
Изменились времена, поменялась и мода, сервизы «Мадонна» утратили свою былую популярность. В Германии их больше не выпускают, но, тем не менее, их выпуск налажен в Чехии и Польше. Однако оригинальные сервизы, выпущенные в Германии в 50-70 годы, ценятся гораздо больше.
Сервиз «Мадонна» — очень символичен! Это яркий пример советской (пожалуй – и постсоветской!) жизни «начерно», когда сегодняшний день незначителен, а все существенное произойдет лишь в лучезарном будущем!
«Мадонна» — это сервиз английской королевы!
Для нее-то, «Мадонну» и берегли! Вот когда она заявится, эта королева, тогда и достанем заветную коробку с антресолей и впервые в жизни, зачерпнем супчик из потрясающей мадоновской супницы!
А пока пусть пылится там, ибо нет, и пока не предвидится в обозримом будущем, такого события, которое сравнялось бы по своей грандиозности с практическим применением священной Мадонны!
У Натальи Радуловой есть небольшая зарисовка, весьма созвучная этой теме. Считаем уместным, привести ее фрагмент:
«У тети Раи разбился сервиз. Насовсем. Свадебный сервиз на двенадцать персон. С волшебным названием «Мадонна».
До свидания, золотые каемочки и штампики «Made in Germany» на обороте каждого предмета — дядя Котя упал с антресолей вместе с коробкой.
— Ой, — тетя Рая даже заинтересовалась. — Он же фарфоровый!
Как будто фарфоровые не бьются. Потом она осознала трагедию, лежала в кресле:
«Николай, валидолу!», звонила всем, и оплакивала свою молодость, разлетевшуюся
на тысячу мелких осколков:
— Нам его родители подарили двадцать лет назад. Мы его не трогали, ждали особого случая, фарфоровой, господи прости, свадьбы. И что? Папа умер, у Коти вывих голеностопа, у меня давление. И никто, заметь, так ни разу и не попользовался этими тарелками. Идиоты.
Я задумалась. Почему мы храним сервизы, украшения и яркие эмоции для особого случая? Зачем мы бережем ароматические свечи для «специальной ночи», прячем сережки с брильянтами в шкатулку, шлепаем ребенка по рукам, когда он пытается «раньше времени» стянуть со стола колбаску и придерживаем нежные слова до Дня святого Валентина? Чем этот день, это мгновение хуже ожидаемых?
Точно ли все успеется?
Почти все звонки из горящих башен-близнецов в Нью-Йорке содержали признания в любви. Люди звонили своим близким, оставляли записи на автоответчиках. «Я. Люблю. Тебя» — сказать это оказалось самым важным, что надо было успеть сделать на Земле.
Реальность, если верить энциклопедии, — это «существующее в действительности», тот самый миг между прошлым и будущим. Не надо откладывать про запас, задвигать на долгие годы на антресоли, прятать до «когда-нибудь» то, что здесь и сейчас может принести удовольствие, радость и улыбку. Завтра нет. Есть только сегодня, которое не менее уникально, чем 31 декабря или какое-нибудь там восьмое марта.
Поэтому поспешим.
Помириться. Увидеть океан. Поиграть с сыном, обнять дочку, подарить маме еще один флакон «Шанели № 5» — чтобы пользовалась не только по праздникам, а каждый день. Надо успеть. Прочитать. Съесть суп из черепахи. Посмотреть любимый фильм и забыть про грязную посуду в раковине. Купить тете Рае новый сервиз и устроить грандиозный ужин. Поторопиться сказать о своей любви — до того, как пойдут финальные титры».
Пронзительные слова – не правда ли?
Однако, как бы то ни было, все эти ковры с оленями и пресловутые «Мадонны» постепенно расшатывали идеалы, за которые, когда-то, боролись пламенные революционеры.
На словах советская власть заявляла, что все эти предметы роскоши чужды социалистическим принципам и ей лично. Это с трибун. А в быту противиться обывательскому инстинкту было весьма трудно. Поэтому и тащили генералы и маршалы из поверженной Германии ковры, мебель, посуду, «Оппели» и «Майбахи».
Дочь Сталина Светлана, выйдя в 1949 году замуж за сына секретаря ЦК Жданова Юрия, была потрясена:
«В доме же, куда я попала, я столкнулась с сочетанием показной, формальной, ханжеской «партийности» с самым махровым «бабским» мещанством — сундуки, полные «добра», безвкусная обстановка сплошь из вазочек, салфеточек, копеечных натюрмортов на стенах. Царствовала в доме вдова, Зинаида Александровна Жданова, воплощавшая в себе как раз это соединение «партийного» ханжества с мещанским невежеством».[4]
К концу жизни вождя советский уют достигнет и его аскетичной резиденции: приехав на «ближнюю дачу» к отцу незадолго до его смерти Светлана будет «неприятно поражена» развешанными на стенах фотографиями из журнала «Огонек», типа: «Девочка поит козленка из рожка молоком» и другими аналогичными сюжетами. Вот так, пресловутая идеология «мещанства» проникала во все слои населения, включая верхние эшелоны власти.
А ведь прежде, «погрязнуть в быту», означало тяжкую измену большим общественным заботам, ради тесного личного мирка. Уже в 1921 году, за семьдесят лет до краха коммунистической идеи, Маяковский писал про канарейку, которая убьет коммунизм, — и оказался прав:
Опутали революцию обывательщины нити.
Страшнее Врангеля обывательский быт.
Скорее головы канарейкам сверните —
чтоб коммунизм
канарейками не был побит!
Именно благодаря своему идеализму Маяковский даже мысли не допускал о том, что при советской власти люди могут ценить личный комфорт и уют выше общественных нужд.
Поэт не учел лишь одного небольшого нюанса, заключавшегося в том, что любой человек по своей натуре вне зависимости от воспитания и происхождения, является собственником.
И этот собственник, в конечном счете, и похоронил все революционные идеалы. И, как не жаль Маяковского, осуждаемые им желтые канарейки все же смогли победить коммунизм!
Однако, от послевоенного барахла, мы
перейдем к послевоенным фильмам. Наша будущая, тридцатая глава, называется: «Семейство
девятнадцатое – Портулаковые, или детские впечатления о советском кино…».
[1] Левитанский Ю.Д. «Мой возраст». Из поэтической библиотеки: каждый выбирает для себя. – М.: Время, 2005. С. 76.
[2] Левитанский Ю.Д. «Воспоминание об оранжевых абажурах». Из поэтической библиотеки: каждый выбирает для себя. – М.: Время, 2005. С. 155 — 156.
[3] Межиров Александр. 1950. В сборнике «Артиллерия бьет по своим. Избранное. –М.: Зебра Е, 2006. С. 92.
[4] Алилуева С.И. Двадцать писем другу. – М.: Известия. 1990. С. 150.
